Бекс Хоган - Побег

Я почти ощущаю кожей гудение волшебства, исходящее от земли, слышу, как воздух потрескивает невысказанными секретами, ждущими, чтобы их открыли. Я готова начать поиски.

Томас – очаровательный, чудесный Томас – помогает нам, пока мы работаем, развлекая меня рассказами о существах, которых он обнаружил, о животных, которых спас. У него сердечко целителя, вечно стремящееся заживить сломанную лапку или вылечить недуг, однако родители не слишком довольны его увлечением. То, что Томас приносит в дом лечить, они бы охотнее съели.

К отношениям между Йореном и Томасом нужно слегка привыкнуть. Как-то утром, когда солнце нещадно палило и мы трудились в поте лица, Йорен попросил Томаса принести воды. Всегда послушный, Томас сбегал домой и честно вернулся с полным кувшином, но, когда он мчался к отцу, спеша закончить порученное дело, споткнулся, упал и вылил все содержимое кувшина на землю.

У меня душа ушла в пятки, так я тогда испугалась за последствия. Неужели Йорен закатит маленькому Томасу взбучку? Или накажет как-нибудь еще хуже? Я знала, какой была бы реакция на подобную неаккуратность моего собственного отца. Йорен вскочил на ноги, но совсем не в сердцах. Через мгновение он уже был рядом с сыном, помогая ему подняться и стряхивая грязь с коленок.

– Ты не ушибся? Чуть носом землю не пропахал. – Голос звучал заботливо, но легко. Забота, замаскированная под шутку.

Меня бы отец заставил вылизывать пролитую воду с земли, стоя на четвереньках, как собака.

Всю жизнь я знала только одну семью. Мне никогда не приходило в голову, что жить можно иначе, так что взаимная привязанность между Йореном и Томасом не устает меня поражать. Более того, Йорен проявляет такую же доброту и в мой адрес: когда я допускаю ошибку, меня не наказывают, меня учат; когда я не справляюсь, меня подбадривают. Он твердо причисляет меня к своей семье, так что я начинаю видеть себя ее частью.

Даже Клара постепенно теплеет. Я знаю, что она никогда в этом не признается, однако не может скрыть нежность во взгляде, когда разговаривает со мной, или ругает, что случается чаще, и я размышляю о том, как сложилась бы моя жизнь, окажись она моей матерью.

Сколько же радости и любви в этом крохотном уголке мира!

И все же внутренний голос подначивает меня к побегу.

Я не слушаю его. Кроме всего прочего, я полезна Йорену. А если сюда пожалуют бандиты, я смогу защитить свою новую семью лучше, чем они могут себе представить. Я намереваюсь остаться. Хочу остаться. Тут я счастлива.

Зачем мне куда-то уходить?

Передышка наступает каждую неделю, когда Йорен отправляется в ближайший поселок, чтобы доставить урожай торговцу. Когда я только появилась, он предложил составить ему компанию, но я не хотела рисковать, не хотела, чтобы меня заметил недружеский взгляд, и он больше не предлагал.

Разумеется, передышка касается лишь работы на земле. У Клары всегда находится для меня какая-нибудь работенка – сегодня мы печем хлеб, – и мы трудимся вместе в уважительном, непринужденном молчании. Думаю, ей нравится присутствие женщины, и она передает мне свои знания, как если бы я была ее дочкой. Внешне она, может, и сплошная колючка, однако внутри столько юмора и теплоты, а редкая улыбка дорогого стоит.

Правда, иногда молчание провоцирует слишком много нежелательных мыслей. Мыслей о той жизни, от которой я сбежала. Прошло уже почти полгода. Вспоминает ли Грейс меня хотя бы изредка? А Бронн? Не хочу думать о них или о неспособности отца защитить острова от бандитов. Хочу делать вид, будто меня не ждут никакие ужасы, хочу забыть принца, за которого должна была выйти замуж, тот лицемерный союз, который мы должны были заключить. Интересно, что отец скажет королю обо мне? Хотя нет… я не хочу ни думать, ни воображать. Я хочу забыть и потому мну тесто, перемешивая его со всей силой отрицания.

Когда обед готов, а Томас не откликается уже на несколько призывов, Клара поворачивается ко мне со вздохом:

– Сходила б ты за ним. Он наверняка где-нибудь на лугу спасает своих грызунов.

Я смеюсь, потому что это и вправду очень похоже на Томаса, обещаю скоро вернуться и выхожу на жаркий полуденный воздух.

Луг пахнет слаще меда, и я вдыхаю его пьянящий аромат, пока иду к Томасу, который сидит среди цветов.

Опускаюсь возле него на колени:

– Тебя зовут.

Он поворачивает ко мне свое красивое личико и сияет:

– Гляди.

И протягивает мне дощечку. На ней вырезан профиль. Очень знакомый. Мой.

– Нравится?

Я осторожно забираю у него дощечку, с трудом веря в то, что вижу.

– Ты сам это сделал?

Томас радостно кивает:

– Это ты.

– Я уже поняла. Это поразительно. Я и не знала, что ты так умеешь.

Он пожимает плечиками.

– Могу тебя научить, если хочешь. Но тебе придется пользоваться ножом, а мама говорит, что они опасные, потому что острые.

Я смотрю на маленькое лезвие у него в руке, притупившееся от старости, не в силах сдержать улыбку.

– Я попробую. Но только тебе придется научить меня в другой раз. Сейчас мама хочет, чтобы ты шел обедать.

Я уже готова встать, когда кое-что замечаю и замираю. Через поле, прячась за цветами, к нам подкрадывается волчица. Намерения ее очевидны. Мы – обед.

– Дай-ка мне свой ножик, – шепчу я, знаком показывая Томасу, чтобы он не двигался.

Мальчик тоже видит нашего охотника, и я чувствую его страх, когда он вкладывает оружие мне в ладонь.

– Будь осторожна, – напутствует он, запуская пальчики в складки моей юбки, когда я закрываю его собой.

Бросок не должен быть сложным. Я попадала в мишени и с большего расстояния. Но если этот тупой клинок не оправдает свое предназначение, нам придется несладко.

Я держу нож с умиротворением, будто без него моему телу чего-то не хватало. Копание в земле удовлетворяет, но вот это ощущение настоящее . От сознания этого я вздрагиваю, но думать времени нет. Я быстро прицеливаюсь и проворно бросаю. Нож вонзается в грудь волчицы, и она с визгом падает на землю. Облегченно вздыхая, я поворачиваюсь к Томасу, который смотрит на меня с благоговением нового порядка.

– Погоди-ка тут. Схожу проверю, умерла ли она.

Я осторожно пробираюсь через поле, пока не оказываюсь возле туши волчицы. Она истощена, и это все объясняет. К нападению на людей ее подтолкнул голод. Я протягиваю руку, чтобы вынуть нож, но мешкаю. Я не уверена, мертва ли она.

Не может не быть, поскольку я целила ей точно в сердце, однако что-то в ней теплится. Едва различимый ток жизни гудит в ее теле. Я ощущала его раньше в птицах, в людях – последний шепот жизни, цепляющийся за труп сразу после смерти. Через мгновение он проходит, но этот оказывается сильнее, чем у кого бы то ни было. У меня такое чувство, будто я могу дотянуться до этой жизни и полностью вернуть ее обратно.