Бекс Хоган - Побег

– Не надо.

Я удивленно поднимаю глаза на Томаса.

– Что?

Он подходит ко мне, уверенный в том, что наш хищник больше не представляет собой угрозы, однако все еще испуган.

– Не возвращай ее.

– Ты тоже это чувствуешь?

А я-то думала, что одна такая, кто умеет распознавать это ощущение.

Томас кивает.

– Это как узелки, которые хочется развязать и вернуть нить на место.

Я потрясена.

– Ты пробовал?

По выражению его взгляда понятно, что пробовал, но безуспешно.

– Это происходит не всегда. Но иногда, когда животное умирает, после него что-то остается.

Искра Анергии, след жизни, даже в смерти.

– Кто тебя этому научил? Йорен тоже так чувствует?

Томас качает головой.

– Только я. А теперь и ты. Это волшебство.

Оживает воспоминание – серебристая луноперка, переломанная, умирающая. Как я взяла ее в ладони и захотела, чтобы она жила. Как она поправилась, прежде чем кулак отца раздавил ей кости. Мне непонятно. Я смотрю в его открытые глаза – полные невинности, лишенные вопросов – и чуть не задыхаюсь от прилива поднимающейся во мне любви.

– Думаю, ты прав.

Найти другого, такого же, как я, начиная с увлечения целительством и заканчивая вот этим, – в этом есть какое-то странное успокоение. Я больше не ощущаю себя одинокой.

Голос, отчаянно выкрикивающий наши имена, напоминает мне о том, что нас ждет Клара.

– Идем, – говорю я, вытирая ножик о шерсть волчицы. – Надо успеть вернуться домой до того, как твоя мама решит нами пообедать.

Пока мы идем по полю, мне в голову приходит неожиданная мысль.

– Томас, тебе никогда не хотелось отправиться на Запад?

Он качает головой:

– Не, мне и тут хорошо.

Я киваю, сжимаю его ладошку и оглядываюсь в сторону Запада. Глупо мечтать о путешествии в столь опасную неизвестность. Мне никуда не нужно. Все, что нужно, я обрела здесь. И тем не менее, когда с делами покончено, я спешу обратно на луг, где лежит труп волчицы, а над ним уже роятся мухи. Я давно не вскрывала птиц или крыс, и мне необходимо, ну просто очень, узнать, что же это было, познать эту Анергию, такую осязаемую.

На сей раз я пользуюсь ножом, который подарил мне Бронн, и он вспарывает шерсть и кожу без малейших сомнений. Я аккуратно отодвигаю мясо в сторону, обнажая прячущуюся под ним массу органов и испуская очарованный вздох. Масса красивая. Мне хочется запечатлеть ее, сделать карты, как те, отцовские, на которые нанесены острова, выяснить, по каким маршрутам бежит кровь, поддерживая жизнь в теле.

Волчицу гораздо проще исследовать, чем крохотную пичугу, и я копаюсь в ней, определяя, где желудок, где печень и почки, о которых помню по урокам Миллиган. Мне приходится вскрыть грудную клетку, чтобы найти сердце, и я удивлена, как такая крошка может быть задета чем угодно: клинком, потерей, словом. Интересно, мое выглядит таким же цельным или оно там все в шрамах? Я зарываюсь глубже, поскольку никаких следов Анергии, того волшебства, которое я видела прежде, все еще нет. Я знаю, что Томас меня от этого отговаривал, но вкушаю ее, силу. Возможно, мне не стоило хотеть воскресить волчицу, но я хотела. И хочу. И эта жажда знаний зовет меня дальше, пока я разделываю животное на части, кусок за куском, в поисках ответов.

– Марианна?

Я не слышала, как он подошел, и в шоке поворачиваюсь.

Томас смотрит на меня так, как не смотрел никогда прежде. Будто боится. Я вижу эту картину его глазами: кровища, раскиданные внутренности, зажатая в кулаке кость, окровавленные руки.

Мне стыдно.

– Томас, – говорю я, не зная, чем буду заканчивать предложение. – Извини.

Я кладу кость и вытираю пальцы о траву.

– Ты чего делаешь? – спрашивает он, пытаясь заглянуть за меня, когда я встаю и загораживаю собой развороченное тело.

Решая, что лучше не обманывать, я говорю:

– Хотела узнать.

Я делаю шаг к нему, чтобы отвлечь его внимание от того, что когда-то было волчицей.

– По поводу волшебства? – Голос его тих, и он никак не осмеливается посмотреть мне в глаза.

– Да, по поводу волшебства и заодно тела. Чтобы, если что-нибудь когда-нибудь случится с теми, кто мне дорог, я могла их вылечить.

Томас еще некоторое время молчит.

– А меня ты вылечишь? Если я поранюсь.

Ох уж этот мальчишка!

– Ну конечно. Ты первый, кого я вылечу. Потому что я тебя люблю.

Тогда он впервые смотрит на меня, его теплый взгляд готов меня простить, и он тянется, чтобы потрогать веснушки на моем лице.

– Мы похожи, правда?

Я поднимаю пальцы к его веснушкам, рыжим – а у меня они бурые, – но вижу пятна крови на своей коже и отдергиваю руку.

– Правда.

– Потому что мы семья, правда?

Обнимая Томаса и одновременно как бы огораживая, я целую его в макушку.

– Конечно. А теперь идем, уже поздно.

Я захожу с ним в дом, шепотом предлагая ничего не рассказывать родителям. Я еще вернусь и похороню волчицу. Мне не стоило делать то, что я сделала. Не стоило рисковать тем, что меня заметят. Не стоило подвергать Томаса подобному зрелищу. Однако я сожалею лишь о том, что мне помешали.

Спится в доме хорошо, постель, которую приготовила для меня Клара, мягкая и теплая, тишина в такой дали от моря успокаивает. Долгие часы физического труда, сопровождаемые вкусной едой, оставляют меня без сил, а чувство уверенности, рождаемое ощущением причастности, дарит глубокий сон, лишенный сновидений.

Так что когда я просыпаюсь среди ночи от желания выпить стакан воды, мне не сразу удается стряхнуть оцепенение, а глазам – привыкнуть к темноте. Времени требуется ровно столько, чтобы увидеть мерцание лезвия, нацеленного мне в шею.

Все чувства внезапно взрываются тревогой, я откатываюсь в сторону и падаю с кровати. От неожиданности моего движения нападающий теряет равновесие, но ловко вскакивает и наступает, размахивая ножом, в надежде меня достать.

Однако страх придает мне скорости. Я подныриваю под его руки, которые атакуют одна за другой, с неистовой быстротой и кидаюсь к своим ножам, небрежно брошенным вне досягаемости. Я уже пришла в себя. Вооружившись, я теперь могу сама нападать, и мы танцуем по комнате, кружась и уворачиваясь от смертельных ударов. С каждой секундой в голове у меня все больше проясняется, и я понимаю, что это не какой-то обычный бандит. Он слишком легко двигается, слишком проворен, слишком искусен.

Тут падающий через окно лунный свет выхватывает его лицо, подтверждая мои кошмары.

Это Бриггс.

Мне стоило бежать дальше.

Однако Бриггсу сейчас тоже непросто, поскольку он не ожидал, что я окажу сопротивление. Скоро он подстроится, но у меня есть небольшое преимущество.

Я бью его кулаком в лицо. Со всей силы. Он отшатывается и не успевает восстановить равновесие, как я пинаю его в живот, в челюсть, в пах. Бриггс что-то лопочет, пытаясь перевести дух, но я не останавливаюсь. Он снова пробует сделать выпад, я встречаю его взмахом ножа и полосую прямо по лицу. Он воет от боли, однако, вместо того, чтобы дать сдачи, поворачивается и обращается в бегство, выскакивает из окна и исчезает в темноте. Он всегда был трусом.