Джон Краули - Ка: Дарр Дубраули в руинах Имра [litres]

И, поскольку перед нами миф, разыгрывающийся снова и снова, роман строится на сложной системе лейтмотивов, которые каждый раз возникают с некоторыми изменениями.

Так, например, две бессмертные вороны отражают друг друга: у Лисяты всё как у Дарра, но наоборот. Он самец, она самка; он умирает и воскресает, она живет, но когда умирает – то навсегда; он зачинает, она сидит на яйцах; она богиня-королева, он культурный герой-одиночка; она облетает мир на восток, он на запад. Первое событие жизни Дарра – его падение из гнезда: с самого начала он там, где вовсе нет ворон (потому что есть Ворона), у него есть индивидуальное время, а значит, индивидуальная история; у Лисяты же нет истории в Ка. Путь Дарра – из Ка в Имр (в финале он попытается пойти в обратную сторону – но это лишь заявлено, а не показано в тексте); путь Лисяты – из Имра в Ка. Она – порождение Имра, но стремится к окончательной смерти, которая существует только в Ка.

В каждой новой жизни Дарра Дубраули меняется и возраст людей, рядом с которыми он живет в Имре. Лисья Шапка для него всегда девочка в лесу, ребенок-подруга (Певец – учитель и символический отец для них обоих). Брат – это брат, ровесник. Одноухий по возрасту сравним с монахом, но у того детей нет и быть не может (он младший брат в своем клане), а у индейца все родичи умерли: Одноухий – старший, если не по рождению, то по возрасту. Анна Кун – мать не только доктора Гергесгеймера, но и мертвых, которые приходят к ней. Безымянный рассказчик – старик, рядом с которым – ребенок, попавший на Ту Сторону и вернувшийся в мир живых: круг замкнулся.

Чем дальше мы продвигаемся, тем более эскизными становятся персонажи-люди; и роль Дарра в отношениях с ними меняется. И в начале, и в конце романа Дарр – проводник, Вергилий для своих Данте; но в третьей, американской части он – помощник собирателя душ, то есть действительно птица смерти, атрибут и спутник психопомпа. Здесь Дарр – не субъект, а объект, он становится тем, что нужно Имру в данный момент: с Анной Кун он даже не разговаривает, не понимает, какие истории ей приносит и зачем, – лишь чувствует невыразимое, как и подобает персонажу эпохи романтизма (запоздалого американского романтизма).

В главах о Новом Свете показаны три лица смерти: Одноухий – тот, кто приводит людей Туда; Анна Кун – та, кто приводит мертвых к живым; и доктор Гергесгеймер – тот, кто просто вырывает живых из жизни и бросает в Иное, как он это сделал с дочерью Улитки.

Гергесгеймер – персонаж на первый взгляд почти случайный: он единственный не связан напрямую с миром мертвых. Но это и есть его функция в романе: он пытается лишить смерть смысла и тем самым начинает уничтожение Имра. «Мертвая Ворона – это мертвая Ворона», в человеке нет ни следа духа или души. Гергесгеймер, по сути, пытается превратить Имр в Ка, мир без посмертия, – и превращает дочь Улитки из существа Ка в создание Имра: он извращает и культуру, и природу. Гергесгеймер – не просто демонизированный материалист, который готовит свое дьявольское лекарство из смерти Ворон. Краули, как и в «Эгипте», разыгрывает перед читателем гностический миф: дочь Улитки – София, душа мира, которую пленил злой демиург с манком на шнурке из змеиной кожи, владеющий темной восточной магией; Дарр спасает ее, как мистический Христос, путем священного брака, через любовь; они вместе вылетают в окно, за пределы ложного мира, но для этого Дарру приходится спуститься в самую глубину царства Демиурга, которого София ошибочно принимает за Истинного Бога и называет Он.

Не случайно именно на историю Дарра и дочери Улитки приходится наибольшее число внутренних рифм и отражений. Рядом с юным Дарром было три самца: Отец, Бродяга и Служитель. В дальнейшем он оказывается в роли каждого, и в последней главе третьей части он – Служитель. При этом его многочисленное потомство безымянно, оно не существует в Имре, за исключением дочери Улитки, которой он в прямом смысле даже не отец. Она – отражение Дарра: тот добровольно и по любопытству попал в Имр, а дочь Улитки доктор Гергесгеймер забрал в Имр насильно и навечно. Она не может полностью вернуться в Ка и навсегда остается там птенцом (ущербный вариант Питера Пэна); это не мешает Дарру ее соблазнить/спасти и стать ей супругом, что является инцестом не формально, но по сути. И одновременно дочь Улитки – отражение На Вишни, то есть Эвридика, которую удалось отобрать у Аида, но в последний момент она всё равно погибает и губит всех вокруг. И кроме того, повествователь впервые упоминает, что некоторые вороны любят огонь и дым, когда Дарр летит на поклюв, к Лисяте, еще одной вороне, которая ушла от него в окончательную смерть. И наконец, Улитка напоминала Дарру Анну Кун, так что ее дочь напрямую соотносится с Гергесгеймером, сыном Анны.

Так работает миф: через повторы и вариации. В тот момент, когда дочь Улитки улетает вместе с Дарром, тот начинает подозревать, что «исчерпал все возможные происшествия и теперь всё будет только повторением чего-то, что он уже видел в прошлом».

Но исчерпано не всё: Дарр видит то, чего не бывало прежде, – руины Имра.

На первых же страницах «Ка» перед нами – дистопическое близкое будущее: упадок, эпидемии, гибель городов; привычный топос научной фантастики, но Краули к такому варианту развития событий относится вполне серьезно. Уже после выхода романа он процитировал на своей фейсбучной странице слова Антонио Грамши: «Кризис заключается именно в том, что старое уже умирает, а новое еще не может родиться». Комментарий Краули: «„Миры“ Грамши, которые умирают и пытаются родиться, – это миры человеческие, социальные… Но сейчас, кажется, впервые в человеческой истории умирает и природный, физический, живой мир. Несомненно, новый мир стремится к рождению, но займет это столь долгое время и примет столь невообразимые формы, что наш род может вовсе исчезнуть, прежде чем этот мир до конца воплотится» [12] https://www.facebook.com/john.crowley.716970/posts/2669200623095663. . Поэтому в романе на руинах Имра гибнет и Ка: вороны умирают от новых болезней, прежние иерархии стай распадаются, тысячелетние обычаи исчезают.

Но за этим стоит нечто еще более серьезное. Имр умирает точно так же, как в философии Ницше умер Бог: новой культуре уже не нужна концепция Бога как центральная и всё объясняющая история; Имр становится невозможен, потому что умер миф с его тождеством слов и вещей, исчезли тексты о посмертии и ритуалы, ими порожденные. Раньше вороны расклевывали мертвых, чтобы унести их души на тот свет (не важно, что сами птицы в это не верили: вера существует в Имре, а не в Ка); теперь вороны едят плоть младенца, просто выброшенного в коробке на свалку, потому что даже похороны, древнейший из обрядов Имра, выродились и исчезли.