Марлон Джеймс - Черный Леопард, Рыжий Волк [litres]

– Теперь послушайте меня. Я приготовил особые лакомства, оба они из благородных домов на юге. – И возвышает голос, говоря: – Тебе, сестра. Вот и нет злобы между нами, и мы снова на равных.

Двое мужчин снимают ткань, переворачивают корзину, и из нее выкатываются и падают на стол две окровавленные головы. Люди отпрянули, многие женщины закричали. Лиссисоло вздрогнула, но не так сильно, как на то Король надеялся, а потом просто сидела и смотрела на головы двух лордов из Южного Королевства, одну – старейшины, другую – вождя и советника Короля, на две отрубленные головы, что катились перед ней по столу. Женщины все еще кричали, и два лорда встали.

«Садитесь, прелестные мужи и дамы. Сидеть!»

Весь зал смолк. Кваш Дара встает и идет прямо к сестре. Хватает одну из голов за волосы и подносит к лицу. Глаза убитого по-прежнему открыты, коричневая кожа почти посинела, волосы густые и пушистые, а борода клоками, будто он ее выщипывал.

«Теперь этот, этот любитель мальчиков. Он ведь мальчиков любитель? Надо быть любителем мальчиков, чтобы думать, что моя сестра, принцесса, может стать Королем. Это каким же колдовством надо было его охмурить, чтоб втянуть в интриги и заговор, припоминаешь, эй, сестра? Прими несколько мудрых слов от твоего мудрого Короля. Тащишь мужчину в заговор, тащи в него и его жену, иначе она решит, что это заговор против нее. В следующий раз, как подхватишь эту заговорщицкую хворь, постарайся не заразить ею всех вокруг, сестра. Играем в баво ».

Он роняет голову на стол, и Лиссисоло вздрагивает.

«Уберите ее от меня», – произносит он.

А теперь вот она, правда. Король все же боится убивать свою сестру, ведь если божественная кровь бежит в его жилах, значит, и в ее жилах та же должна течь, а кто ж решится убить порождение божье?

Он запирает ее в темницу с крысами громадными, как кошки. Лиссисоло не вопит и не рыдает. День за днем сидит она там, и ее кормят объедками с королевского стола, так, чтобы, даже если достается ей всего косточка или отбросы, она знала, откуда эти отбросы. Стражи привыкают забавляться над ней, но ее не трогают. Раз приносят ей ведро воды и говорят, мол, особая приправа делает воду превосходнейшей, а когда ставят ведро, она видит, что в нем крыса плавает. Оборачивается она и говорит: «У меня в лохани тоже приправа особая», – и выплескивает на них свою мочу. Два стража бросаются к прутьям, а она говорит им: «Доберетесь до меня – станете теми, кто осмеливается коснуться божественной плоти».

Лиссисоло не знает, что проводит в темнице десять и еще четыре дня. Навестить ее является брат в красных одеждах и белой чалме, на которую он корону надел. Стульев в темнице нет, и страж колеблется, когда Кваш Дара жестом приказывает ему стать по-ослиному на четвереньки, чтоб Король мог сесть ему на спину.

«Я скучаю по тебе, сестра», – говорит он.

«Я тоже по себе скучаю», – она ему в ответ. Как всегда, слишком умна, а вот не хватает ума понять, когда прикрутить фитиль, чтоб не сиять слишком ярко рядом с мужчиной, пусть мужчина и ее брат.

«Рознь между нами есть, – говорит он ей, – и будет, сестра. Таково уж свойство крови, зато, когда нагрянет беда, когда бедствие нагрянет, когда пойдут лишь плохие вести, непременно должен я отстаивать свою кровь. Даже если она предала меня, моя скорбь – ее скорбь».

«Нет у тебя никакого доказательства, что я предавала тебя».

«Вся правда хранится богами, а Король – это божество».

«Когда он умирает и если богам будет угодно его общество».

«Вот что, боги связаны их собственным законом».

«Кто твой нынешний трус, скрывающийся в тени?»

Он вышел из темноты на свет факела. Кожа черная, как чернила, глаза до того белые, что аж светятся, а волосы рыжие, словно огненный цветок. Она знает его имя еще до того, как он произносит его.

– Ты Аеси, – говорит она. Как и всякая женщина, всякий мужчина, всякий ребенок в этих краях, когда она видит его, то выходит, будто Аеси всегда был у Короля за спиной, только никто не в силах припомнить, когда он там оказался. Как у воздуха и у богов: не было ни начала, ни конца – только Аеси.

«Мы пришли с вестями, сестра. Они недобрые».

Король раскачивался на солдатской спине. Аеси подошел к прутьям решетки.

«Твой муж и дети твои скончались от простуды, ведь сейчас такое время года, а они отправились в места, известные своими злыми ветрами. Их похоронят завтра, с церемониями, подобающими принцам, конечно же. Только не рядом с королевскими усыпальницами, поскольку они могут по-прежнему переносить болезнь. Ты будешь…»

«Ты считаешь, что восседаешь, как король, когда ты кусок дерьма на ослиной шкуре, смахнуть какой хвосту не под силу. Ты зачем сюда явился? Крика ждал? Просьб о детях моих? Что я по полу стану кататься, чтобы ты посмеяться мог? Подойди сюда, к решетке, сунь сюда свои уши, так, чтобы смогла я тебе крик устроить».

«Я оставлю тебя скорбеть, сестра. Потом вернусь».

«Зачем? Чего ты хочешь? Твоя жена так же слышит, как ты произносишь мое имя, когда ты все еще имеешь ее, или ты этому позволяешь проделывать это?»

Тут Король вскочил и запустил скипетром в камеру. Затем повернулся уходить. Аеси же повернулся к ней и произнес:

«Завтра вы должны отбыть, чтобы вступить в божественное сестринство, в соответствии с судьбой, установленной богами. Все царство будет скорбеть по вам и желать вам обретения покоя».

«Приди вы раньше, я бы выдала вам покой, какой спускаю в это ведро».

«Оставляю тебя скорбеть, сестра».

«Скорбь? Скорбеть не стану никогда. Я отрицаю ее, скорбь. Заменяю ее яростью. Моя ярость к тебе раздастся выше и шире любой скорби».

«Тебя я тоже убью, сестра».

«Тоже? Вот уж поистине: ты придурочный образ придурка. Солнце не успело зайти по их смерти, а ты уже признался в убийстве. Тайные гриоты говорили, что ты выскользнул из матери и упал на голову. Они ошибаются. Мама, должно быть, нарочно сбросила тебя. Да, уходи, убирайся, ты, трус, мужчинам бы подойти да зажать тебя, как девок жмут в речной долине. Запомни, братец, отныне я за правило возьму проклинать тебя и имена детей твоих каждый день».

Проклятие от крови испугало даже Кваша Дара, он быстренько удалился, но Аеси остался посмотреть на нее.

«Вы еще можете стать чьей-то женой», – говорит он.

«Ты еще можешь стать чем-то иным, чем говенный горшок Короля», – сказала она.

Как только стражник закрыл дверь, она упала на землю и взвыла так, что вой обратился в немоту. Утром, когда ее отправили в крепость Манты для вступления в обитель божественных сестер, ушли и гнев, и скорбь.

Давайте закругляться. Водная богиня видит все и знает все. Я жрица, служу в храме в Увакадишу, как-то спускаюсь я по лестнице, ведущей к реке, и раз! – Бунши выскакивает. Я и виду не подаю, что мне страшно, хотя вижу, что у нее рыбий хвост, черный как смоль. Она посылает меня в Манту с одним только моим платьем из кожи, одной сандалией и знаком из дома в Увакадишу. Принцесса Лиссисоло сидит в своих покоях, играет на коре на закате и ни с кем не разговаривает. В сестринской обители ни у кого нет ни власти, ни сословной принадлежности, ни титула, так что ее королевская кровь не значит ничего. Однако все сестры понимают, что ей нужно побыть одной. Шли разговоры, что она ходит по угодьям ночью при лунном свете и нашептывает богине справедливости и детей-девочек, как сильно она ее ненавидит.