Марлон Джеймс - Черный Леопард, Рыжий Волк [litres]

– Да, префект, он птица белая. Только он не добрый. Он зло, так люди считают. И того хуже. Ипундулу, потому как он красавец и одет в халат белый, как кожа его, считает, что женщина своей волей идет к нему, но он им разум травит, едва в комнату заходит. И распахивает он свой халат, а тот вовсе и не халат никакой, а крылья его, а под ними нет никакой одежды, и он насилует их, одну, потом вторую и чаще всего убивает, а некоторых оставляет в живых, только они не живые, они живые мертвецы с молниями, что разбегаются по телу там, где когда-то кровь текла. Доходят до меня слухи, что он и мужчин обращает. И остерегись попасться птице-молнии, потому как обратится он во что-то громадное и яростное, а когда крыльями своими захлопает, то выпустит на волю гром, что сотрясет землю, и слух оглушит, и все здание сшибет, а с ним и молнию, что ударит тебе в кровь и сожжет тебя, одна черная шелуха и останется.

Вот так оно и случается в одном доме в Нигики. Жаркая ночь. В комнате мужчина и женщина – в облаке мух над кроватью. Он красив: шея длинная, волосы черные, глаза яркие, губы полные. Слишком высок для этой комнаты. Осклабился на облако мух. Кивает женщине, и она, голая, с кровоточащей раной на плече, идет к нему. Глаза ее глубоко в череп запали, а губы трясутся безудержно. Сама вся по́том обливается. Идет она к нему, руки к бокам прижаты, переступает через собственную одежду и сорго рассыпает, чашу разбив вдребезги. Ближе подходит, будто кровь ее тянется к ее же крови, что во рту у него.

Он одной рукой обвивает ей шею, а другою за живот хватает, ощупывает, нет ли ребенка. Клыки собачьи изо рта его прорастают, над подбородком торчат. Пальцы его грубо меж ног у нее копошатся, но она стоит не шелохнется. Ипундулу нацелил палец на грудь женщины, и коготь выскочил из среднего пальца. Вдавил он его глубоко в грудь, и хлынула кровь, а он ей грудь распластал, добираясь до сердца. Облако мух роится, жужжит и упивается кровью. Отдернулась мух пелена на мгновенье – младенец лежит на кровати, тельце все в дырьях, будто клещами изъедено. Личинки из дыр уж ползут – десяток, дюжины, сотни выползают из кожи младенца, крылышки расправляют и улетают. Глаза мальчика широко раскрыты, кровь его капает на кровать, тоже покрытую мухами. Кусают, роются, высасывают. Пасть его с хрустом распахивается, и стон из нее раздается. В тельце ребенка осы свили гнездо.

– Адзе? Они вместе орудуют? – спросила Соголон.

– Не одни эти двое. Другие тоже. Ипундулу с Адзе, эти двое из тела жизнь высасывают, но не они его в шелуху обращают. Это дело тролля травяного, Элоко. Он охотился только в одиночку или с такими же, как он, но с тех пор, как Король спалил его лес, чтоб посадить табак и просо, они с любым заодно. Женщина-молния – тут вот какая история. Вот что происходит, когда Ипундулу всю кровь высасывает, но останавливается прежде, чем высосет полностью соки жизни, и плодит в женщине молнию, заодно делая ее и безумной. Один южный гриот вытащил все это из ее уст, но так и не слагает из этого песню. Их там трое, и еще двое, и еще один. Это я вам говорю. Они вместе действуют. Но главный у них – Ипундулу. И малец.

– Что про мальца? – спросила Соголон.

– Тебе эта история самой известна. Они мальца используют, чтоб к женщине в дом попасть.

– Они мальца заставляют.

– Какая разница? – пожал плечами старец. – Вот еще что. Три-четыре дня спустя еще один идет по их следу, потому как гниющие тела и вонючие останки приятно дразнят его нюх. Он рвет их когтями и пьет вонючий сок гнили, затем принимается за плоть, пока не наестся вдоволь. Когда-то у него еще брат был, пока кто-то не убил его в Колдовских горах.

Я смотрел на них со всей скромностью, на какую был способен.

– Мальца они используют, Соголон, – сказал старец.

– Я говорю, никто не спрашивает про…

– Они мальца обратили.

– Послушай-ка.

– Они толкают мальца на…

Резкий и тугой порыв ветра штормом прошелся по полу, раскидав всех к стене. Рассерженный ветер свистнул, потом вылетел в окно.

– Никто мальца не заставляет. Мы нашли мальца, и…

– И что? – перебил я. – Что такого поведал сказитель, что тебе не по нраву?

– Ты разве не слышал, Следопыт? Сколько уже времени, как малец пропал? – сказал Мосси.

– Три года.

– Он говорит, что малец один из них. Если не кровопиец, значит, заколдован.

– Не дразните ее. А то она еще и крышу сдует, – сказал старец.

Мосси бросил на меня взгляд, вопрошавший: «Вот эта-то мелкая старушенция?» Я утвердительно кивнул.

– Следопыт прав. Они пользуются десятью и еще девятью дверями, – сказала Соголон.

– А через сколько дверей вы прошли? – спросил Мосси.

– Одну. Нет ничего хорошего для такой, как я, в проходе через ту дверь. Призвание свое я черпаю от зеленого мира, а такой поход оскверняет зеленый мир.

– Очень длинное выражение для того, чтоб сказать: ворота ведьмам не годятся, – не удержался я. – Тебе необходим я, нужно мое полученное от Сангомы умение, чтоб открывать их. И даже проход через каждую дверь ослабляет тебя.

– Вот человек! Он знает меня больше, чем я сама себя знаю. Тогда сложи для меня мою песнь, Следопыт.

– Под сарказмом всегда что-то еще прячется, – заметил Мосси.

– Как же скоро Леопарду замена нашлась.

– Помалкивай, Соголон.

– Ха, уж теперь-то мой язык вольной речкой станет.

– Женщина, мы время теряем, – сказал ей старец, и она утихомирилась. Он подошел к сундуку и достал громаднейший пергамент.

Мосси воскликнул:

– Старик, это то, о чем я думаю? Я полагал, что земли эти на карту не наносились.

– Вы это оба о чем? – спросил я.

Старец развернул свиток. Большой рисунок: коричневое, голубое и цвета кости. Я тоже видел такие: во Дворце Мудрости было три штуки, – но не знал, что они такое и какой от них прок.

– Карта? Это карта наших земель? Кто сотворил такое? Какое искусное мастерство, как подробно, даже восточные моря. Купец какой-то с востока привез? – заговорил Мосси.

– Мужчины и женщины в наших краях тоже мастера искусные, чужеземец, – сказала Соголон.

– Ну, разумеется.

– По-твоему, мы со львами наперегонки бегаем да срем с зебрами, так что не способны нарисовать землю или буффало изобразить?

– Я не это имел в виду.

Соголон, фыркнув, оставила Мосси. Зато это чудо рукотворное, карта, заставляла его улыбаться, как ребенка, стянувшего орех колы. Старец оттащил карту на середину комнаты, положил на четыре ее угла два горшка и два камня. Голубое манило меня. Светлое, словно небо, оно закручивалось синим, как само море. Море, только не как море, а больше похоже на море мечты. Из моря всплывали, будто на сушу скакали, существа громадные и маленькие, рыбы-великаны и зверь о восьми хвостах, обхвативший лодку-дау.