Марлон Джеймс - Черный Леопард, Рыжий Волк [litres]

– Почему?

– Она сестра Короля.

– Путаница какая-то – вот что это такое.

– Я стараюсь, чтоб все это проще стало.

– Вроде меня?

– Нет. Нет, Уныл-О́го. Ты не простой. Послушай меня, речь не о простоте. Мне тут такого порассказывали, что слов нет, чтоб тебе рассказать, вот и все. Только знай, этот малец – часть чего-то большего. По-настоящему большего и, когда мы найдем его и сумеем его уберечь, то эхо по всем королевствам прокатится. Но мы должны найти его до того, как его свита и впрямь убьет его. И мы должны найти его раньше Аеси, потому как он тоже убьет его.

– Ты говорил, что глупо верить в волшебных мальчиков. Я помню.

– А я и сейчас верю, что это глупо.

Я встал и заглянул за ограду. Префект ушел.

– Уныл-О́го, мне нравится простота. Знать, что вот это я буду есть, вот это я заработаю, что идти мне туда следует, а это – кого я иметь буду. Как раз таков мой выбор, как действовать в этом мире. А вот этот малец. Дело даже не в том, как много у меня с этим забот, дело в том, как глубоко мы увязли. Давай покончим с ним.

– И это все, что движет тобой?

– А что, еще что-то должно быть?

– Я не знаю. Только устал я держать руки в ожидании драки, когда не знаю, за что дерусь. О́го, он не слон и не носорог.

– Не знаю, что тебе и сказать. Есть еще деньги. И, как я подозреваю, есть в этом ребенке, мальце этом, такое, что имеет отношение к миру сему. И как бы ни было мне наплевать на этого мальца, да даже и на мир сей, я все равно кручусь в нем.

– Тебя ничто не заботит в мире сем?

– Не заботит, совсем. Да нет, заботит. У меня сердце прыгает, и замирает, и играет со мной. Сказать тебе кое-что, милый О́го?

Он кивнул.

– Я не отец, и все ж у меня есть дети. Здесь у меня нет никого из детей, и все ж они вокруг меня. И знаю я их меньше, чем тебя знаю, но я вижу их во сне и скучаю по ним. Есть среди них одна, девочка, знаю, что она меня терпеть не может, и это меня тревожит, потому как я вижу ее глазами, и она права.

– Дети?

– Они живут в Гангатоме, одном из речных племен, какое воюет с моим собственным.

– У тебя эта девочка и другие?

– Да, другие, один высоченный, как жираф.

– Ты устроил их жить в Гангатоме, хотя ты ку, а они воюют с ку. Ку убьют тебя.

– Судя по твоим словам – да.

– Из-за тебя я начинаю думать, что это самое «он простак» не так уж и плохо.

Я рассмеялся:

– Тут, милый О́го, в словах твоих, может, и правда звучит.

– Ты говорил, что малец мог бы быть в Нигики или Увакадишу.

– Они проходят в те же двери, через какие и мы удрали из Темноземья, только – в обратную сторону. До нас дошло, что они напали на усадьбу у подножья Колдовских гор и одолели даже их священную волшбу. Двадцать и еще четыре дня назад, почти луну. Они провели семь-восемь дней в одном месте, убивая и насыщаясь, а это значит, что они прошли в двери Нагики. По мне, никакое животное их на дух не переносит – значит, лошадей нет. Если они в Увакадишу, то пробудут там еще дня два, может, три. Потом пойдут к следующей двери, той, через какую мы прошли на пути в Долинго.

– Мы их там не встретим?

– Они пойдут через цитадель. Им нужно будет подзаправиться, а кто устоит от такого лакомого куска, как Долинго? Кроме того, Уныл-О́го, нас мало. Нам может понадобиться помощь.

– Мы, значит, идем им наперерез?

– Да, мы идем им наперерез.

Он хлопнул в ладоши, и эхо хлопка отозвалось по всему небу. Затем он широко раскинул руки, и я шагнул прямо в его объятья. Он отшатнулся слегка, не очень понимая, что я делаю. Я обхватил его руками, сунул голову ему под мышку и вдыхал глубоко и долго.

– Ты что делаешь? – спросил он.

– Стараюсь запомнить тебя, – ответил я.

Потом Уныл-О́го спросил меня, мила ли, на мой взгляд, девочка.

– Венин, – добавил он, – я называл тебе ее имя.

– Она мила, как, по-моему, милы обычно девочки, только губы у нее слишком тонкие, как и волосы, еще она лишь немногим темнее префекта, кожа которого просто ужасна. А ты считаешь ее симпатичной?

– У меня такое чувство, словно я половинка О́го. Мать моя умерла, родив меня, и это прекрасно, не то дожила бы до времени, когда прокляла бы меня и мое рождение. Зато во многом я не чувствую себя О́го.

– Ты прав, и ты чистосердечен, дорогой О́го. И – да, девчушка мила.

Остальные свои умозаключения я оставил в собственной голове, иначе могла бы получиться грубая шутка. Уныл-О́го кивнул, плотно сжал губы, удовлетворившись моим ответом, и опустил голову на свое тряпье. Внизу я миновал комнату, где обитал префект.

– Еще рано, но все ж спокойной ночи, Следопыт, – сказал он, когда я проходил.

– Привет, – только и смог я вымолвить. Только тогда я заметил, что старец перестал играть и сидел в комнате, уставившись, возможно, в темноту. Я спустился на первый этаж и стал поджидать Соголон.

– Старец твой, он пел.

Первой, отдуваясь и тяжело дыша, появилась девчушка. Соголон схватила ее за руку, девочка оттолкнула ее и припечатала к стене. Я вскочил прыжком, но девчушка пошла себе, рычаще ворча, и стала подниматься по лестнице. Соголон закрыла входную дверь.

– Венин, – позвала она.

Девочка огрызнулась на языке, какого я не знал. Соголон ответила на том же языке. Этот тон речи Соголон был мне знаком: тут мое дело говорить, а твое – слушать. Мне представлялось, что девчушка желает ведьме, чтоб ее тысячу раз трахнул мужик, сплошь покрытый бородавками, или что-нибудь такое же гадкое. Она ворчливо ругалась, одолевая все два пролета вверх, и с громким стуком захлопнула дверь.

– Никому в этом доме не ведомо, зачем существует ночь, – произнесла Соголон.

– Для сношений? Или чтоб колдовскую волшбу творить? Сон, он для старых богов и тех, кто следует им, Соголон. Твой старец пел.

– Ложь.

– Не велика прибыль лгать тебе, старушка.

– Зато великое удовольствие, наверное. Ты же сам был в комнате, когда еще сегодня он отказывался петь. Песни застревают у него в глотке, и ни одна еще не выбиралась с тех пор, как Кваш Нету стал Королем.

– Я знаю то, что сам слышал.

– Он тридцать лет не поет, может, больше, а перед тобой вдруг запел?

– По правде, сидел он ко мне спиной.

– Молчащий гриот просто так рта не раскроет.

– Он, может, выжидал, пока ты уедешь.

– Жалишь ты как-то тупее, чем луну назад. Может, кто-то наделил его чем-то новеньким, о чем спеть можно.

– Он не обо мне пел.

– Откуда тебе знать?

– Оттуда, что я – ничто. Ты не согласна?

– Поговорю с ним, когда проснется.

– Может, он о себе самом пел? Спроси его.

– На такое он не ответит.

– Ты ж не спрашивала.

– Гриот и не подумает разъяснять песню, лишь повторит ее, может, изменив в ней что-то по-новому, иначе он занимался бы разъяснениями, а не песни пел. Ничего про Короля?

– Нет.

– Или про мальца?