Марлон Джеймс - Черный Леопард, Рыжий Волк [litres]

– Я долго ждал, чтобы показать это вам, Песочное море до того, как оно было песком, – сказал старец Соголон. «Что это за воды?» – подумал я про себя.

– Карта – это всего лишь рисунок суши, то, что человек видит, так, чтобы и мы смогли это увидеть. И замышлять, куда идти, – сказал Мосси.

– Слава богам, что этот человек объяснил нам то, что мы уже знали, – проворчала Соголон. Мосси хранил молчание. Соголон спросила: – Вы красным их помечаете? На основе какой мудрости?

– На мудрости математики и черной магии. Никто не совершает перехода, занимающего по времени четыре луны, за один оборот песочных часов, если только не передвигаться, как боги, или не использовать десять и еще девять дверей.

– Это как раз они.

– Все они.

Соголон опустилась на колени, а Мосси склонился: он восторженный, она молчаливая и насупленная.

– Где в последний раз слышали что-то о них? – спросила она.

– В Колдовских горах. Двадцать и еще четыре ночи назад.

– Вы провели стрелку от Колдовских гор до… Куда она указывает, на Лиш? – сказал Мосси.

– Нет, от гор до Нигики.

– Эта указывает от Долинго на Миту, но не далеко от Конгора, – сказал я.

– Да.

– Но мы шли из Миту в Долинго, а до того Темноземьем до Конгора, – сказал я.

– Да.

– Не понимаю. Вы сказали, что они используют десять и еще девять дверей.

– Разумеется. Как только вы прошли через одну дверь, вы можете двигаться только в одну сторону, пока не пройдете все двери. Вам никак не вернуться назад, пока вы этого не сделаете.

– А что будет, если попытаться? – спросил я.

– Тому, кто целует дверь, и пламя сжигает то, что ее прячет, это должно быть известно. Дверь окутает тебя пламенем и сожжет дотла – такое и на Ипандулу страху нагонит. Они пользуются дверями, должно быть, уже два года, Соголон. Вот почему их так трудно отыскать, а следить так и вовсе невозможно. Они будут держаться направления дверей, пока не завершат своего путешествия, затем повернут обратно. Потому-то я и провожу линию со стрелкой на обоих концах. Таким путем убивают они ночью, губят всего один дом, может, два, может, четыре, все убийства могут совершить за семь-восемь дней, потом пропасть, прежде чем оставить настоящий след.

Я подошел, указал и сказал:

– Если бы я ехал от Темноземья в Конгор, потом тут, недалеко от Миту до Долинго, тогда мне пришлось бы скакать через Увакадишу, отыскивать следующую дверь – в Нигики. Если они двигаются в обратную сторону, значит, они уже прошли через дверь Нигики. Теперь они путь держат через Увакадишу, чтобы попасть в…

– Долинго, – завершил Мосси. Он упер палец в звездочку на карте между гор пониже центра.

– Долинго.

Мы пребываем в большой тыкве мира сего, где Мать Бога держит все в своих руках, с тем чтобы никак не могло упасть находящееся на донном закруглении. И все же мир сей еще и плоский на бумаге с землями, принявшими форму пятен крови, что пропитались сквозь ткань, неровную форму, какая порой воспринимается черепами каких-то выродков.

Пальцем прослеживал я по карте реки, пока палец не завел меня в Ку, что никак во мне не отозвалось. Я уже не понимал, как мог когда-то больше всего на свете желать оказаться в Ку, нынче я даже не помню зачем. Палец мой перенес меня через реку в Гангатом, и, стоило мне коснуться символа тамошних хижин, как из памяти моей донесся до меня хихикающий смешок. Нет, не из памяти, а из того, где для меня нераздельно то, что помню, и то, чем я грежу. Смешок был беззвучен, зато он клубился голубоватым дымком.

День уходил, и мы собирались уехать вечером. Я подошел к другому окну. Там, за ним, префект взбежал на холмик, сделавшись черным на фоне солнца. Он стянул длинную джелабу [48] Длинный балахон с капюшоном, традиционное одеяние в странах Северной Африки. , какой я на нем никогда не видел, и стоял на скале в набедренной повязке. Наклонившись, взял в руки два меча. Стиснул в ладонях рукояти, глянул на один меч, затем на другой, покрутил в пальцах, добиваясь крепкой хватки. Поднял левую руку, держа меч в отсечной позиции, упал на одно колено и ударил правым мечом с такой быстротой, будто свет менял. Вновь вскочил и напал правым, отсекая левым, рубанул левым мечом в правую сторону, а правым в левую, воткнул оба их в землю и перевернулся в воздухе, приземлившись на четвереньки, как кошка. Потом поднялся обратно на скалу. Остановился и посмотрел в нашу сторону. Я видел, как вздымалась у него грудь. Меня ему видно не было.

Старец опять завозился. Он достал кору, она была больше, чем мне представлялось. Основание округлое, толстая половинка тыквы, какую он удерживал у себя между ног. Большой гриф, ростом с юношу, со струнами справа и слева. Он взял инструмент за два булукало [49] Два роговых стержня в основании коры для переноски и постановки инструмента на пол. из рога и сел у окна. Из кармана достал что-то похожее на длинный серебряный язык, обрамленный сережками.

– Великие музыканты среднеземелья вставляют в держатель струн найнаймо [50] Металлические пластинки, соединенные кольцами-гремушками, которые вставляются в держатель струн коры для изменения звучания. , дабы музыка перепрыгивала здания и проникала сквозь стены, но кому нужен прыгун через дома и пронзатель стен под открытым небом?

Старец отбросил найнаймо на землю.

Одиннадцать струн для левой руки, десять струн – для правой, он перебирал их, и гул коры уходил глубоко в пол. Я много лет не был так близок к музыке, как сейчас. Как арфа, возносит много мелодий разом, но не арфа. Как лютня, но не так резка в мелодии, как лютня, и не так тиха.

За окном Соголон с девочкой (она – на коне, девочка на быке) поскакали на запад. Шаги, сотрясающие пол над нами, означали: О́го задвигался. Я чувствовал, как трясется под ним пол, пока не услышал, как распахнулась настежь дверь. На крышу, может. Старец наладил ритм правой рукой и мелодию – левой. Прочистил горло. Голос его зазвучал выше, чем в обычной его речи. Высок, как крики о тревоге, еще выше, когда кончик его языка принялся отщелкивать ритм по небу.