Марлон Джеймс - Черный Леопард, Рыжий Волк [litres]

– Выбери историю и подари ее мне, идет? Выбери историю и подари ее мне.

– Я таких чудищ, как ты, не знаю.

Он рыгнул и захихикал, как зашипел. Глянул на меня и оборвал смех.

– Выбери историю и… – Он запрокинул обе ноги за плечи, и его волосяной мешок выстрелил шелковой слизью в вышину деревьев. Схватил паутину руками и стащил ее вниз, маму-мартышку. Она верещала: «чпок-чпок», – а он держал ее на весу прямо перед своей мордой. Морда к морде – и мама-мартышка зашлась в визге от страха. Она была меньше моей руки. Чудище разинуло пасть и откусило ей голову. Потом сжевало остальное тело и, причмокивая, засосало хвост. Снова глянуло на меня и облизало губы.

– Выбери историю и подари ее мне, идет? Выбери историю и подари ее мне.

– Слышал я, что вы, такие, как ты, как раз и раздаривают истории. И враки. И небылицы.

– Такие, как я. Как я? Нет никого, как я. Нет-нет-нет-нет. Историю я получу. Своих у меня больше нет. Выбери историю и подари ее мне подкормиться, идет? А то я чем-то другим подкормлюсь.

– Это ты проказник и выдумщик. Ты один из Нан Си? [62] Возможно, образ трикстера-паука Ананси, навеянный карибскими сказками в собрании гвианского дипломата и писателя Одина Ишмаэля «Волшебный горшок» ( The Magic Pot: Nansi Stories from the Caribbean ). А это одна из твоих проказ?

Он всем телом ринулся ко мне, вцепившись пальцами ног в ствол, хватаясь руками за ветки, пах его оказался прямо перед моим лицом. Он склонил голову до того низко, что я подумал, что чудище вот-вот облизывать себя начнет, но взгляд его был уставлен точно на меня.

– Вот что тебе желательно, я понимаю. Убивать или умирать – смерть все едина. Тебе и то, и то в радость, тебе и того, и того хочется. Я сумею тебе это дать. Только кто такой Нан Си?

– А ты кто?

– Признайся, что ты разглядел мою бледность, охотник. Я похож на того, с кем ты пришел.

– Ты его убил?

– Он бросил тебя.

– Не впервой.

– Он не знает, что ты пропал. В этом лесу полно колдовских штучек.

– Так в каждом лесу.

– Знай, что я не из лесных, и я не из Нан Си. Не тот, нет, не тот. Я был человеком широчайших познаний в науке и математике.

– Белая ученость и черная арифметика. Ты был белым учеником. А теперь ты – был.

Он закивал, слишком отчаянно и слишком долго.

– Ты чем пуляешь?

– Тем, что уже было на уме. Превыше шамана и превыше пророка. Превыше провидца. Даже превыше богов! Истинная мудрость, она никогда не наружу, она внутри, всегда была внутри. Внутри всегда.

– А теперь ты чудище, пожирающее мартышек и их матерей и ткущее паутину из своей спермы.

– В тебе был страх. И он пропал, пропал, пропал. А я так по сказке изголодался. Ни одна из этих тварей не говорит. Ни в одной волшебства нет.

– Я разыскиваю летучую тварь и его мальца.

– Летучую тварь? Убей его, а? Только убей его медленно, а? Ты что с ними сделаешь?

– Он мимо тебя ходит.

– Ни одна тварь тут не ходит.

– Это лес, а Сасабонсам располагается на отдых в лесу.

– Это лес жизни, а он обитает среди мертвечины мира сего.

– Так ты знаешь его.

– Никогда не говорил, что не знаю.

Он сорвал что-то у меня над головой и сунул себе в рот.

– Я их встречу. В поле или на болоте. Или в Песочном море. Или здесь.

Я попробовал вытащить руки, но шелк стянул их еще туже. Я орал на этого белого ученика. Я дергался вперед, стараясь стряхнуть мой кокон с дерева, но он не поддавался. Чудище с улыбкой смотрело на мои старания. Даже ухмылялось, когда я дергался. Я опять осыпал его руганью.

– Дай мне убить его, его и мальца, и я вернусь, чтоб ты убил меня. Размозжи мне башку и высоси мой мозг. Разрежь меня и покажи, что ты станешь есть самым первым. Делай, что пожелаешь. Я клянусь.

Он вернулся на ветку.

– Камиквайё – так некоторые меня зовут.

– Где ты занимаешься белой ученостью?

– Занимаюсь? Занятия – это для учеников.

– Белые ученики Долинго залезают людям в головы, вызывая в них противоестественные желания.

– Долингонцы мясники. Мясная лавка удел их всех. Мясная лавка! Я не был ни ученым, ни колдуном. Я был художником. Самым выдающимся студентом, выпущенным из университета Увакадишу – даже мудрейшим прорицателям, преподавателям и мастерам было не под силу учить меня, потому как мудростью я превосходил их всех. «Ты, Камиквайё, – говорили они, – должен посвятить остаток дней своих жизни разума». Это они так говорили, я своими ушами слышал. Сходи во Дворец Мудрости Увакадишу. Я изучал пауков, чтобы выведать тайну их превосходной паутины. Ты – мелкий умишко, гангатом, наверное, а значит, тебе не под силу думать как ученому, но подумай о паутине, подумай, как далеко она растягивается, прежде чем порваться. Представь это, представь это, сейчас представь. Я говорил всем им: «Представьте себе веревку, какая липнет к человеку, как паутина липнет к мухе. Представьте себе доспехи мягкие, как хлопок, но способные остановить копье и даже стрелу. Представьте мост через реку, озеро, болото. Представьте себе это и еще многое, если мы могли бы создавать паутину, как паук». Слушай же, человек речного племени. Этот ученый не сумел изготовить паутину. Я скрещивал такое множество пауков, выдавливал их животики, пробовал это на язык, чтобы по вкусу разложить на составные части, только все равно это ускользало от меня, как какая-нибудь слизь. Ускользала прочь! Но я работал день и ночь и всю ночь напролет, пока не получил снадобье, я изготовил клей, похожий на живицу из дерева, и я взял палку и растянул снадобье, как длинную нить от плевка, и она засохла, она охладилась, она отвердела. И я созвал своих братьев и сказал: «Вот! Я изготовил паутину». И они были ошарашены. И говорили, мол, братец, мы не видели ничего подобного во всей науке и математике. А потом она треснула, потом она порвалась, и они смеялись… как же они смеялись!.. а один сказал, что нитка на полу порвалась, а я умом повредился, и они засмеялись еще пуще, и стыдили меня, и разошлись по своим комнатам спать и толковать о снадобьях, от каких женщина забывала бы, что ее насиловали.

Говорю тебе воистину: было мне не до печали, было мне не до горя. Наука эта травила меня, вот и собрал все свои пузырьки и выпил отраву. Уснуть и никогда не просыпаться. А потом я проснулся. Очнулся от лихорадки во мне, какая никак не стихала. Очнулся и увидел, что сплю на потолке, а не в кровати на полу. Протер глаза и увидел у лица своего длинные серые руки чудища какого-то. Я закричал, только крик мой прозвучал диким визгом, и я упал на пол. Руки мои такие длинные, ноги мои такие длинные, лицо мое… о, мое лицо!.. ведь я тебе еще больше правды расскажу: я был самым красивым среди ученых, да, был, мужчины подбирались ко мне с предложениями неприличнее тех, какие делали они своим любовницам. «Красавчик, – говорили они, – предложи свою дыру, от мозгов твоих нет проку». Я плакал, рыдал, выл, пока из чувств во мне не оставалось ничего. И ничего, ничто, оно было лучше всего. Мне полюбилось ничто. А уже днем я обожал свое ничто. Я ползал по потолку. Я ел пищу, сидя на стене, – и не падал. Мне показалось, что я изойду мочой или спермой, но потянулось из меня что-то сладковатое и липкое, и я мог свисать со стены!