Марлон Джеймс - Черный Леопард, Рыжий Волк [litres]

Братья мои, они не понимали. У всех моих братьев, у них у всех нервы сдали, сами они не достигли ничего, потому что ничем не рисковали. Один кричал: «Демон!» – и швырял в меня пузырьками, и даже я не знал, что способен нагнуться так низко, что в воздухе оставались одни мои локти да колени. Я наплел паутины вокруг его лица, так что он уже и дышать не мог. Ты это слушай, слушай, потому как еще раз я этого не скажу. Я убил первого прежде, чем он тревогу поднял. Остальные, те в соседней комнате собрались заниматься наукой на деревенских девках, так что поднялся я во внутренние покои, неся в одной руке драгоценное масло, а в другой горящий факел. И я прошел по потолку и ногой толкнул дверь, а один из них спросил снизу: «Камиквайё, это что за безумие? Слезай с потолка». А я придумывал, что бы такое напоследок сказать, что-нибудь умное и дерзкое, что-нибудь, после чего можно бы злобно рассмеяться. Слов, увы, не нашел, а потому разбил вдребезги кувшин с маслом, а потом бросил вниз факел. А потом дверь запер. Да, запер. Как они завыли, о, как они завыли! Их вой доставлял мне удовольствие. Я бросился в буш, к великому лесу, где волен был размышлять и о великом, и о малом, вот только кто бы мне там стал великие сказки рассказывать?

Он указал на меня и ухмыльнулся:

– Охотник, старина, ты извлек из меня историю. Теперь тебе сказку рассказывать. Меня тошнить начинает в компании людей, а все ж мне так одиноко. Даже это говорит тебе, насколько я одинок, ведь ни один одинокий человек в том не признается. Я знаю, это правда, я знаю это. Выбери историю и подари ее мне, идет? Выбери историю и подари ее мне.

Я взглянул на него: ногами сучит, глаза широко раскрыты, впалые щеки расправились от улыбки. Его можно было бы за альбиноса принять или за взрослого минги, не стань его кожа из белой бледно-серой, как у белых учеников.

– Дашь мне свободу, если я тебе историю расскажу?

– Только если она доставит мне великую радость. Или ввергнет в великую печаль.

– О-о, это должно тебя тронуть. Иначе откусывай мне голову и жри меня в пять приемов, – сказал я.

Он удивленно воззрился на меня. По-моему, сказал что-то про то, что не знал, что обезьяна мне сродни, но дырка его паутинная исходила шелком.

– Нет. Я человек и брат. Разве я не человек? – Глаза его покраснели, дыханье сделалось зловонным. – Что за человек ест других людей? Я что, не человек? Разве я не брат? Я не человек? – Голос его делался все громче и громче, на визг переходил.

– Ты собрат. Ты мне собрат.

– Тогда как мое имя?

– Ками… Ками… Ками… Кола.

Вот тут он сделался больше всего на человека похож. Я ничего не мог прочесть на его лице. Чудища никак не способны спрятать лицо за другим лицом, зато люди способны.

– Выбери историю и отдай мне.

– Историю желаешь? Дам я тебе историю. Жила-была королева, и были у нее мужчины и женщины, что кланялись ей как королеве. Но никакой королевой она не была, а только сестрой Кваша Дара, Короля Севера. Он сослал ее на Манту, скрытую крепость на горе западнее Фасиси, нарушив волю отца, желавшего, чтобы она оставалась при дворе. Только тот отец до этого нарушил волю своего отца, поскольку в каждом поколении самую старшую сестру отправляли на Манту, прежде чем она могла бы оспорить правомерность линии наследования престола. Только это еще не история.

Сестра этого Короля, что считала себя королевой, ее Лиссисоло звали. Она с несколькими мужчинами составила заговор против Короля, и Кваш Дара наказал ее. Убил ее мужа, принца-консорта, и ее детей. Ее он убить не мог, ведь великим проклятьем стало бы для кровной родни убийство родной крови, пусть крови и дурной. Вот и сбагрил он ее в скрытую крепость, где должна она была пробыть монашкой всю оставшуюся жизнь, только эта самая Сестра короля, она интриги плела. Эта самая Сестра короля, она козни строила. Эта самая Сестра короля еще пуще в интриги пустилась. Нашла она одного из сотен безземельных принцев в Калиндаре и тайно взяла его в мужья, с тем чтобы родить ребенка, кто не был бы незаконнорожденным. Она спрятала ребенка, чтоб спасти его от гнева Короля, а тот и вправду разгневался, когда его лазутчик доложил ему о браке и о рождении. И порешил он убить этого ребенка. Только это еще не история.

Эта самая Сестра короля, она потеряла ребенка, или его украли, вот и наняла меня и других ребенка отыскать. И мы нашли его – в плену у кровососов и мужика с руками, как ноги, крыльями, как у летучей мыши, и дыханием, похожим на вонь от застарелого мертвеца, каких с удовольствием пожирал его братец, потому как сам руконог предпочитает кровь. И даже когда мы (а нас было несколько человек) вернули ребенка, было в нем что-то такое, в этом ребенке, запашок, какой и чуешь, и не чуешь. Только слуги Короля охоту вели на этого ребенка и королевскую сестру, вот и отправились мы с ними в Мверу, где, по пророчеству, было безопасно, хотя другое пророчество гласило: ни одному человеку из Мверу не уйти. Только это еще не история.

Скажу тебе правду. Что-то в этом мальце нарушило бы покой богов или кого угодно, кто желал бы своей душе всегда пребывать в покое. Я был единственным, кто замечал, но ничего не говорил. Вот и оставался он в Мверу со своей матерью и с личной гвардией из женщин и бунтарей-пехотинцев, стоявших на страже за пределами тех земель, потому как никто из попавших в Мверу не возвращается. И так случилось, что один демон, какого мы не убили, тот, что с крыльями летучей мыши, тот, кого прозывали Сасабонсамом, явился за мальцом и похитил его, так, во всяком случае, утверждали и все еще будут утверждать. Демон улетел с мальцом, кто и не пискнул ни разу, хотя пищать он ой как умел, ни разу не крикнул, хотя на многое покрикивал, никакой-никакой тревоги не поднимал, хотя мать его все время поджидала незваного гостя. Того, кто прыгнул, не пихнешь. И эта тварь крылатая с мальцом, уж они-то позабавились на славу. На славу, значит, мерзко и отвратительно, слава такая разъярила бы самого нижайшего из богов и самую нечестивую из ведьм. И вот однажды оказались они у дерева, где… набрели они на место, где жила любовь. «Малец был с ним», – написал кто-то кровью на песке. Прекрасная рука вывела на песке кровью. Только это не история.

Потому как мужчина, что жил в доме любви, наткнулся на послание, какое кровью написал тот, кто был уже мертв. И не было у него слов, зато преисполнился он горем и гневом, ведь были они мертвы. Все они были мертвы. От некоторых всего половинки тел остались. Некоторые съедены наполовину, у некоторых вся кровь высосана, и все высосано, пустые лежат. И мужчина тот, он в крик заплакал, и мужчина тот, он взвыл, и мужчина тот, он проклял молчание богов, а после и их самих тоже проклял. И тот мужчина, он похоронил их, не смог только похоронить ту, что духами создана была, потому как хотя убить ее им не удалось, от вида побоища она с ума сошла и побрела до самого Песочного моря, и в стонах ее слышалась песня духов. И мужчина тот, он в великом горе девять раз на колени падал – глубоко было его смятение и величественна была его печаль. И тот мужчина, в ком горе не раз и не два сменялось горем, дал этому горю осесть, затвердеть и обратиться в ярость, какая осела, отвердела и обратилась в волю. Ведь ему известно было, с кем малец приходил или кто приходил с мальцом. Знал он: то была тварь, брата которой убил Леопард, хотя месть свою эта тварь обратила на него. Сказал он другу своему: «Все эти смерти на твоих руках». И он наточил топорики свои, и лезвия ножей своих омочил в гадючьей слюне, и отправился в Мверу, потому как оттуда приходил малец, туда он и обратно вернется. Вот она, правда: мужчина тот не очень долго раздумывал, ведь было ему все еще не до раздумий. А вот правда поглубже. Должен он был убить и мальца, и всех, кто опекал его, и летучую мышь, и любого, кто встанет у него на пути. Не ведал он ничего про повадки летучих мышей, но знал о повадках мальчишек, а все мальчишки держат путь домой, к своим матерям.