Джон Норман - Мечники Гора

— Ну и что? — спросил я. — Какое тебе до этого дело? Она всего лишь рабыня.

— Возможно — в некотором смысле, — пробормотал Пертинакс.

— В любом смысле, — отрезал я, — категорически и абсолютно.

До меня, наконец, дошло, что у Пертинакса не было никакого понимания, ни того, чем должна быть гореанская рабыня, ни всей безусловности и цельности этого, ни того, чем теперь была прежняя Мисс Вентворт. Похоже, он даже не подозревал о тех преобразованиях, которые необратимо произошли в ней, о тех открытиях и самооткрытиях, новом понимании, познании и признании, в свете которых она больше не могла быть той, кем она была раньше. Я предположил, что он всё ещё хотел спроецировать на неё тот образ, которым, как ему казалось, она должна была быть. И в действительности, возможно, она тоже изо всех сил пробовала бороться с собой, отрицая своё недавно обнаруженное самое глубинное «Я», пытаясь скрыть его за фасадом, предписанным ей уродливой и антиприродной культурой. Возможно, она думала, что делая это, действует в своих интересах. Возможно, она могла бы играть ту, кем, как она думала, Пертинакс хотел бы её видеть, пытаясь сделать так, чтобы он был доволен, к их обоюдному горю. Возможно, ещё более глупо, она попыталась бы скрыть от него то, чем она была, и использовать его сочувствие или сострадание, чтобы управлять им, подчинить его своей воле. Чрезвычайно опасно для кейджеры сделать что-то подобное. Возможно, чтобы более успешно эксплуатировать его, она попыталась бы привлечь на свою сторону ту обработку, к которой он был подвергнут на Земле, попытавшись заставить его чувствовать вину, стыдиться того удовольствия, с которым он, как мужчина, мог бы теперь смотреть на неё как на рабыню. Разумеется, наивной, но коварной рабыне, особенно земного происхождения, это могло бы показаться привлекательной и даже разумной женской хитростью. Но что если он посмотрит на её хитрости с проницательностью, презрением и смехом? Что, если бы он не почувствует никакой вины, никакого стыда, а будет смотреть на неё с триумфом, как на ту, кем она должна быть, как на женщину у своих ног, на её законном месте в природе, в ошейнике?

Культуры редко подстраиваются под потребности и желания людей, но стараются сделать так, чтобы потребности и желания людей подстраивались под них. В некотором смысле, они являются Прокрустовым ложем, к которому человек должен быть подогнан, чего бы это ни стоило для его жизни, или конечностей, или здоровья, или счастья.

— Тебе придётся научиться бить её самому, — предупредил я Пертинакса.

— Как я могу сделать это? — удивился он.

— Легко, — заверил его я. — Рассматривай её как ту, что она есть, как всего лишь рабыню.

— Ну что, теперь мы навалимся всеми силами? — поинтересовался Таджима.

— Нет, — ответил я. — Не вмешивайтесь.

Подойдя к воротам, и встав за косяком а крикнул внутрь:

— Эй, Лициний! Лициний Лизий из Турмуса, шпион и предатель!

— Я не предатель, — донеслось из сарая. — Я верен своей плате!

— Я был бы не прочь побеседовать с тобой на языке стали, — предложил я.

— Я слишком хорошо знаю тебя, — крикнул он в ответ. — Не дождёшься, я ещё не сошёл с ума!

— Эй там, выходите без оружия, — крикнул я, — и я позволю вам уйти с миром.

— Умный ход, — улыбнулся Таджима, — достойный самого Лорда Нисиды.

— Ты что, правда, считаешь меня безумный! — рассмеялся Лициний, голос которого доносился от самых дольних стойл.

— Воины внутри, — крикнул я снова, — не считая Лициния Лизия из Турмуса. Схватите его и выведете сюда связанного, и вы можете уйти с миром.

— Он лжёт! Это — уловка! — послышался крик Лициния.

— Не двигайтесь, — остановил я Таджиму и Пертинакса, которые обнажили мечи и были готовы ворваться внутрь.

— Назад! Назад! — заверещал Лициний.

Как я рассчитывал, его товарищи, по сути, наёмники, были более склонны принять моё предложение, чем продолжать поддерживать Лициния. Терять им в их ситуации всё равно было нечего, а выиграть они могли бы жизнь.

Изнутри долетело резкое треньканье тетивы арбалета, и почти одновременно мужской крик.

— Назад, прочь, слины! — крикнул Лициний, а потом зазвенела сталь.

Впрочем, звон был недолог и оборвался быстро, но я уже вбегал в сарай. Следом за мной бросились Таджима и Пертинакс.

Через мгновение мы убедились, что Лициний Лизий стоил той суммы, несомненно, значительной, которую заплатили за его услуги.

Хотелось бы ещё выяснить, чей кошелёк эту сумма покинула.

Мы все втроём резко остановились.

Слева от нас раскинулось тело, с торчащим из груди оперением болта. Тела троих других лежали по пути к дальней стене сарая, одно всё ещё тряслось в агонии. Лициний Лизий, загнанный в угол, словно дикое животное, наполовину присев, злобно сверкал глазами в нашу сторону. Меч он сжимал в правой руке, а вот его левая рука сомкнулась на правой руке светловолосой рабыни, теперь поднятой на колени.

В тот момент, когда мы вбегали, она лежала в соломе на животе в позе бара, повернув голову вбок, держа запястья скрещенными за спиной. Это была обычное положение для рабыни, в котором она совершенно беспомощна. Обычно, принять такую позу невольнице приказывают, чтобы быстро и без помех связать её.

Лициний грубым рывком поставил девушку перед собой, и приставил клинок к её горлу.

У Пертинакс вырвался протестующий крик, вызвавший на лице Лициния довольную улыбку.

— Только попробуйте подойти ближе, — предупредил он.

Я же смотрел на трупы четырёх мужчин, одного поражённого из арбалета и троих убитых мечами.

— Ты знаешь своё дело, — констатировал я. — Не пойму, чего Ты так испугался беседы на языке стали.

— Ещё один шаг, — крикнул Лициний, — и она умрёт.

Девушка, надёжно и беспомощно удерживаемая на месте, жалобно заскулила.

— Она всего лишь рабыня, — пожал я плечами.

— Очевидно, что это наказанная высокая рабыня, — заявил Лициний. — На любом рынке она могла бы принести два тарска серебром.

— Она не обучена, — отмахнулся я.

— Но ценность неё есть, — ухмыльнулся Лициний.

— Конечно, — не стал отрицать я, — возможно, прядка серебряного тарска.

— Думаю больше, — покачал головой наш противник.

Было верно, конечно, что у неё имелась некоторая ценность для Лорду Нисиды, так как он даже рассматривал её в качестве возможного подарка сёгуну. Но помимо этого, она представляла некоторый интерес для Пертинакса, по крайней мере, как привлекательная шлюха для его ошейника. Впрочем, с этой точки зрения, как собственность, как любая красивая рабыня, она имела некоторую ценность для любого мужчины.

— Освободи её, — предложил я, — и я позволю тебе уйти с миром.

— Я тебе не верю, — сказал он.