Джон Норман - Приз Гора

На этот раз её просто подтащили к желтому кругу, начерченному перед курульным креслом, и швырнули на живот в его центр. Поспешно, дрожа от страха, она вскарабкалась на колени и, подняв руки, зачесала волосы назад, перекинув за плечи, попытавшись поправить и пригладить их. Она снова стояла на коленях перед своим господином.

И хотя мужчина, в отличие от неё, остался таким же, каким и был, но для неё теперь, он казался значительно старше её, более зрелым и более пугающим.

— Ты уверена, что стоишь в позиции подходящей для той, кем Ты, как тебе уже объяснили, являешься? — поинтересовался он.

Поза в которой женщина стояла на колени, следует признать, была очень красивой. Она сидела ягодицами на своих пятках, выпрямив спину, подняв голову и прижав ладони к бёдрам, в точности как её научили.

Но мужчина продолжал пристально рассматривать её. На глаза его бывшей преподавательницы навернулись слёзы, и она развела колени. Это было последнее, маленькое уточнение, которое преподали ей, перед тем как повести сюда. Это была поза, подходящая для рабыни её вида — гореанской рабыни для удовольствий.

Однако он не сводил с неё своего строгого взгляда.

Всхлипнув, она расставила колени ещё шире. В этот раз на ней была та же самая короткая туника, что выдали ей прежде, с одним маленьким изменением, теперь она была разрезана по бокам, от кромки подола почти до самой талии. Так что теперь, когда она двигалась, её бёдра всё время мелькали в этих разрезах, а когда вставала на колени так, как она это сделала сейчас, то подол туники спереди опускался между ног. Таким образом, становясь на колени перед своим хозяином, в самой обычной позе гореанской рабыни для удовольствий, разводя ноги широко в стороны, она как бы уязвимо открывалась перед ним, за исключением крошечной вуали падавшей перед ней. Причём, когда невольница обнажена, обычно используется та же самая позиция.

Она посмотрела на своего бывшего ученика, но его фигура расплывалась, из-за слёз, застилавших её глаза.

— Хорошо ли Тутина относилась к тебе? — осведомился он.

Женщина задрожала от одного воспоминания о блондинке. Но она понимала, что это была своего рода проверка.

— Она обращалась со мной в точности, как я заслужила, Господин, — ответила она.

Лицо мужчины растянулось в понимающей улыбке. И эта улыбка показала ей, насколько точно он понял её, и то чем она была. Неужели она ничего не могла скрыть от этого человека?

Никаких тёплых отношений не могло быть между ней и Тутиной. Она возненавидела блондинку с того самого момента, когда впервые увидела её в опере. Как, кажется, давно это было! Возможно, виной тому было то, что девица показалась ей вульгарной и глупой, но такой красивой. Однако дело скорее было не в том, что она была проста и глупа, а именно в том, что она была красива и стояла рядом с молодым человеком. А теперь в руках Тутины оказалась ещё и власть над ней. Лоб блондинки пересекал талмит, указывавший на то, что для неё и ещё для нескольких других, Тутина являлась «первой девкой». И свою власть над своими подопечными, и в особенности над бывшим доктором философии, эта мегера реализовывала с каким-то злобным удовольствием. Блондинка быстро приучила помолодевшую женщину и всех остальных её товарок бояться её стрекала до слабости в коленях.

Для Тутины, доставленной с Земли, и в действительности, когда-то бывшей соотечественницей женщины, и даже уроженкой одного с ней города, английский язык был родным, так что говорила на нём она бегло. Однако первая девка говорила со своей подчинённой только по-гореански. Так что Тутина, хорошо говорившая на этом языке, в то время, то и дело ставила её очень неудобное положение. Её помолодевшей подопечной постоянно приходилось быть в напряжении, отчаянно вслушиваясь и изо всех сил пытаясь понять, почувствовать тонкость плохо знакомого языка, стараясь не пропустить ни одного слова. Как терялась, сомневалась, пугалась в эти мгновения несведущая молодая подопечная Тутины, какой невежественной она себя чувствовала. И как ловко и умело пользовалась блондинка доставшейся ей властью. Правда, стоит отметить, что тем самым, возможно, сама того не понимая, Тутина только ускоряла прогресс освоения её подопечной гореанского языка.

А сама помолодевшая подопечная отчаянно ревновала к Тутине, к её власти, к её красоте и к её приближенному положению к господину. Женщина предпочла бы быть единственной рабыней её владельца, чтобы она одна могла бы лежать перед ним, укрывая волосами и целуя его ноги. Однако вышло так, что у него было, по крайней мере, две рабыни, а возможно и больше. Этого она не знала. Зато знала, почему она боялась, негодовала и ненавидела Тутину. Но она не могла взять в толк, почему блондинка так ненавидит её саму. В конце концов, разве она хоть чем-то могла угрожать прекрасной Тутине? Неужели в ней было что-то, что заставляло первую девка опасаться такой как она, низкой рабыни?

Она не смогла уловить, в какой момент его пристальный взгляд стал тверже, просто вдруг осознала этот факт.

— Насколько я понимаю, Ты уже видела себя, в больших зеркалах в учебной комнате, не так ли? — спросил у неё мужчина.

— Да, — ответила она, вспомнив те зеркала, которые по качеству были ничуть не хуже тех, к которым она привыкла на Земле.

— Голой? — уточнил молодой человек.

— Да, — кивнула женщина, стыдливо потупив взгляд.

Когда ей приказали посмотреть на своё отражение, то в первый момент она была ошеломлена, озадачена невероятной, юной, уязвимой, очаровательной красоткой, которую она увидела в зеркале.

— Сколько тебе сейчас лет? — поинтересовался мужчина. — Или правильнее будет сказать, сколько лет Ты бы себе дала, глядя на себя в зеркало?

— Я не знаю, — прошептала она.

— Я бы сказал, — предположил её бывший ученик, — что на вид тебе восемнадцать — девятнадцать лет.

Женщина кивнула в знак согласия. Вспоминая свои фотографии сорокалетней давности, и сравнивая с ними то, что видела в зеркале, она не могла не признать идентичности, за исключением разве что наготы, и, как ей показалось, некоторого превосходства теперешней фигуры, что могло быть результатом действия сывороток, или, возможно, диеты и упражнений. Конечно, очень отличался и фон, отраженный в зеркале. Учебная комната чужого мира, с её разрисованным линиями полом, кольцами, цепями и плетями, развешанными по стенам, решётками и прочими атрибутами, совсем не напоминала того, что было фоном на её фотографиях.

— Тебе уже дали рабское вино? — спросил он.

— Да, — ответила женщина, вздрогнув от отвращения.

В памяти всплыло, как её поставили на колени и, безжалостно удерживая за волосы её голову запрокинутой, надавив пальцами на щёки, разжали её рот, и вставили между ее зубами деревянную трубку. Затем, плотно зажав ей ноздри, в воронку вылили ужасную, мутную жидкость. Чтобы не задохнуться, женщина просто вынуждена была проглотить это «вино». Сразу после этой процедуры, руки ей связали за спиной, чтобы она не смогла вызвать рвоту и избавиться от этого жуткого снадобья.