Джон Норман - Приз Гора

— Теперь, — бросила девушка, по-видимому, несколько успокоившись, — снимай с себя тунику, открывай пакеты и одевайся.

И вот теперь она снова стояла в круге перед курульным креслом. Предметы одежды, что были на ней, действительно, сильно напоминали те, в которых она ходила много лет назад. Чёрный пиджак с юбкой, застёгнутая на все пуговицы строгая, мужского покроя, белая блузка. Её волосы были зачёсаны назад и собраны в узел на затылке. На ногах она носила чёрные, обтягивающие чулки и лакированные чёрные туфли-лодочки на узком двухдюймовом каблуке.

— Кое-чего не хватает, — заметил молодой человек и, не вставая с курульного кресла, жестом подозвал женщину к себе.

На её ладонь легли две тонких, простеньких, но привлекательных золотых петли. Браслеты!

— Надевай, — приказал ей мужчина, и она просунула в них сложенную лодочкой ладошку.

Золотые кольца удобно устроились на её левом запястье, где они уже были однажды.

— А теперь вернись в круг, — потребовал он, — руки положи на талию и медленно повернись перед нами.

Женщина послушно выполнила его команду и снова замерла лицом к нему и ко всем другим. Она чувствовала себя выставленной на показ. Ей даже стало интересно, могла ли нагая рабыня, стоя на аукционной площадке более остро почувствовать себя выставленной на показ, чем она в тот момент.

Она не знала таких людей прежде, более того, она даже не была знакома с людьми этого типа. Они слишком отличались от того типа людей, который ей был известен. Их естественность, их смех и уверенность, их красочные одежды и выражения их лиц, всё это и многое другое разительно отличало этих людей от их апатичных, вялых и серых подобий её прежнего мира! Она даже представить себе не могла, что такие люди могут существовать. Они были чужды ей, не только лингвистически, но, что ещё более важно и более пугающе, культурно. Как могло получиться так, подумала она, что эти человеческие существа оказались настолько отличающимися от своих земных собратьев! Но она больше не была на своей планете. Теперь она находилась в среде с совсем другой культурой, с совершенно отличающимися законами, традициями и ценностями. Всё вокруг было абсолютно незнакомо. Чем могла быть она, беспомощная, лишённая выбора, принесённая сюда для этих людей? Чем в этом мире могли быть другие, такие же как она? И она уже не сомневалась, хотя и приходила в ужас от одной мысли об этом, чем именно.

Насколько странно, подумала она, быть одетой полностью в соответствии с её культурными традициями, прилично и даже чопорно, здесь, в другой культуре. Демонстрируя себя в таком костюме, она чувствовала себя выставленным напоказ эксцентричным объектом чужого любопытства.

Пожалуй, в тот момент женщина предпочла бы свою тунику, пусть и необыкновенно короткую. По крайней мере, в этом случае она не выделялась бы из общего фона, не чувствовала бы себя среди них аномальной, была бы менее заметной и более подходящей к окружению. В той комнате были и другие женщины её статуса, но они хотя бы были одеты соответственно этому статусу. На них на всех были простые, естественные предметы одежды, короткие, обтягивающие, ничего не скрывающие, зато культурно обоснованные и предписанные для женщин их положения, их статуся, к которому, она нисколько не сомневалась, принадлежала и она сама. Они были привлекательно и подходяще одеты, по крайней мере, для тех, кем они были.

Но, почему не она? Почему не она?

Кроме того, она знала, и это не вызывало у неё недовольства, вообще никакого, что в тунике она, как женщина, была весьма привлекательна, возможно даже слишком. На это со всей очевидностью указывали оценивающие взгляды охранников. В их глазах она была женщиной, и женщиной интересной. Она не сомневалась в этом. Причём очень интересной. Это было более чем ясно.

Иногда охранники, связав её, разноцветными шнурами, порой весьма экзотичными способами, приказывали ей освободиться. Однако у неё ещё ни разу не получилось сделать этого. Но как горели их глаза, когда она крутилась и выламывалась, то отступала, то возобновляла бесплотные попытки, извивалась и ёрзала, честно стараясь избавиться от удерживавших её пут! Видимо, смотреть на неё, лежавшую перед ними беспомощно связанную, бьющуюся в совершенно очевидной и нелепой в своей бесполезности борьбе, но, не имея возможности прекратить это, поскольку ей был дан недвусмысленный приказ, доставляло им большое удовольствие. За любую попытку прекратить это, бросить им вызов, замереть и лежать спокойно, следовал безжалостный удар стрекала, и она вынуждена была продолжать, но теперь уже ужаленная и плачущая, свои отчаянные усилия, результат которых, и это она уже отлично понимала, был предопределён.

Ей вспомнились слова молодого человека, ныне её владельца на Горе, сказанные им ещё на Земле, насчёт того, что по его мнению она будет очень привлекательно выглядеть беспомощно связанная такими шнурах, позже, когда она станет соблазнительной. Конечно, она была беспомощна в них, в столь простых и мягких, но столь привлекательных, разноцветных шнурах.

«Боже, я подумала о себе, как о соблазнительной?», — спросила женщина сама себя. Но она хорошо запомнила глаза охранников. «Возможно», — подумала она, и не сказать, что её это рассердило. Какая женщина, в особенности, такая как она, оказавшись в этом мире, не хотела бы быть привлекательной, и даже соблазнительной?

Однако другое воспоминание заставило её вздрогнуть. В памяти всплыли слова молодого человека, когда он ещё на Земле намекнул, что сама её жизнь может зависеть от этого.

Как часто в истории, вдруг подумалось ей, возникали ситуации, когда только красота женщины, вставала между ней и ударом меча. И какая благодарность охватывала её в тот момент, когда она чувствовала как верёвка стягивает её руки за спиной, и с какой радостью подставляла она свою шею под поводок!

Другие девушки того же сорта, что и она, присутствовавшие в комнате, были одеты в туники! Тогда почему она не была в тунике?

Женщина давно оставила мысли, что такое одеяние было непростительно и невыносимо неуместным, что оно было возмутительно вызывающим. Безусловно, она не отрицала, что в некотором смысле всё это присутствовало, и более того, предусматривалось намеренно, однако теперь это казалось ей соответствующим, восхитительным, провоцирующим, невыносимо возбуждающим, сексуально стимулирующим носительницу и несомненно, также притягивающим смелые и оценивающие глаза зрителей, от чьих пристальных взглядов у красотки не было никакой возможности спрятаться. Но теперь она знала, что даже на Земле увидев такой предмет одежды, она относилась к нему с некоторой двойственностью, возможно даже лицемерием, внешне демонстрируя предписанное негодование и гнев, а внутри сгорая от любопытства и волнения, и задаваясь вопросом, как бы она сама могла бы выглядеть одетой в это. А ещё ей было интересно, не завидовали ли некоторые из одетых в тяжёлые неудобные одежды свободных женщин, также присутствовавших в этой комнате, своим сёстрам и той свободе, которую давали им их простые туалеты. А кроме того, какая женщина, положа руку на сердце, не желает показать свою красоту, не жаждет того, чтобы её заметили, признали и открыто одобрили, как некое особое изящное сокровище, которым она себя считает? Разве не простительно для нас для всех быть немного тщеславными? В любом случае они носили то, что было выбрано для них мужчинами. Они были одеты так, как решили одеть их мужчины, а ведь могли и не разрешить. Но тогда почему не она? Большинство, таких женщин как она, стояли на коленях, но были некоторые, кто оставались стоять на ногах. Все они не имели никакой обуви. Зато на их шеях красовались плотно их облегавшие, запертые, плоские узкие металлические полосы — рабские ошейники.