Джон Норман - Приз Гора

— Это — теперь мой мир, — снова выкрикнула Эллен. — Я всего лишь рабыня, но я здесь, и это теперь и мой мир тоже! Это мой мир! Ты — мой, мой дорогой мир, и я люблю тебя, хотя я — всего лишь рабыня! Но в таком мире, чем ещё может быть такая женщина как я, кроме как простой рабыней? В таком мире такая женщина как я может быть и достойна быть только рабыней!

И Эллен опустилась на колени на краю крыши. Она с благодарностью встала на колени перед всем миром Гора.

— Ты — теперь мой мир, — сказала женщина. — Ты прекрасен. Я люблю тебя. Я рада тому, что я здесь.

Эллен аккуратно взяла свой ошейник руками и немного приподняла его на шее, словно салютуя им миру, в котором она оказалась.

— Спасибо, мир за то, что Ты есть. Помоги мне быть хорошей рабыней! — сказала она, не отрывая взгляда от панорамы города. — О, мир, пойми меня и будь добрыми ко мне. Ты — мир, о котором я всегда мечтала! Здесь, в этом прекрасном мире, мне позволяют исполнить самую глубокую и замечательную, наиболее спрятанную, из моих потребностей, ту потребность, которую я всегда вынуждена была отрицать на Земле. Здесь я могу быть и должна быть рабыней, которой я всегда стремилась быть. Прошу только о том, чтобы Ты дал мне сильных владельцев, которым я буду принадлежать. Могущественных мужчин, которых я должна буду бояться, и кому я должна буду повиноваться немедленно и с совершенством во всём. Мужчин, которые возьмут в свои руки мою женственность и проследят, чтобы она была исполнена в самой полной и беспомощной мере. Мужчин, которые будут доминировать надо мной без всякого милосердия, которые безжалостно и не оставив мне выбора взыщут с меня все, что я смогу дать!

Затем Эллен поднялась на ноги, и её взгляд заскользил по панораме города, по холмам и полям, раскинувшимся за его стеной. Ей показалось, что вдали она увидела птицу. Присмотревшись к ней, женщина пришла к выводу, что, несомненно, это была птица. Но у неё никак не получалось оценить расстояние до объекта. Словно что-то непонятное случилось с перспективой. На её взгляд, судя по размеру, до птицы должно было быть сто — двести ярдов не больше, но, как ни странно, ей казалось, что летела над стеной, а возможно даже дальше. Она была озадачена.

— Эллен! — резко бросила Лаура, заставив её вздрогнуть.

— Да! — крикнула Эллен и, повернувшись, поспешила к большой плетеной корзине полной мокрого белья, которую она сама принесла на крышу.

Корзину женщина, прибыв на крышу, оставила среди рядов полощущейся на ветру одежды. Добравшись до места, Эллен взяла маленькую сумочку с прищепками, лежащую поверх влажного белья, и перебросила её ремень через голову на правое плечо так, чтобы горловина оказалась над её левым бедром, откуда она легко могла бы доставать прищепки, которые должны были не позволить белью упасть на поверхность крыши. Затем, поднимая один за другим, она начала встряхивать и развешивать выстиранные, мокрые предметы одежды, тщательно закрепляя их на месте прищепками, кстати, очень красивыми, сделанными вручную. Гореане вообще склонны уделять много внимания даже таким мелочам, как прищепки, ложки, ножи и другие предметы обихода, тем самым стараясь сделать мир как можно красивее. От переполнявших её чувств, женщине хотелось петь или насвистывать какой-нибудь незамысловатый мотивчик, но она благоразумно воздержалась от этого, поскольку не была уверена, что ей рабыне в ошейнике, что было разрешено.

Она уже знала, что таким как она слишком во многих случаях, прежде чем заговорить, следует спросить разрешение. В конце концов, они были рабынями. И эта необходимость спрашивать разрешение говорить, каждый раз, когда такое разрешение предположительно может потребоваться, волновало Эллен. Ей даже понравилось это. Найдётся немного того, что с такой ясностью подвело её к пониманию своей неволи, того, что она была простой рабыней, принадлежавшей мужчинам и подвергающийся их доминированию. Ей нравилась эта власть мужчин над ней, эти очень чёткие символы её рабства, эти постоянные доказательства того, что она была беспомощным объектом доминирования, что она принадлежала мужчинам. Они могли отказать ей в речи, она могла быть заставлена замолчать на полуслове. Как отличалось это, думала Эллен, от свободы женщин как Земли, так, несомненно, и представительниц этого мира! Но она полюбила этот символ своего статуса. Как здорово это напоминало ей о том, что она была тем, чем она хотела быть — рабыней.

Как часто на Земле она, виновато краснея, втайне от всех, рассматривала волнующую, восхитительную мысль о том, чтобы принадлежать кому-то, мысль о том, чтобы быть беспомощной, бесправной рабыней могущественного бескомпромиссного рабовладельца! Как испуганно, но как нетерпеливо она пыталась бы ублажить его всеми доступными способами! Возможно, она питала бы надежду на его нежные к ней чувства. Конечно, она ведь не хотела познакомиться с его плетью! И вот теперь она не в мечтах, а на деле принадлежала к категории женщин, являвшихся объектами такого сурового отношения, к категории женщин, которых могли купить и продать, без сожаления обменять или, не задумываясь подарить, как породистое красивое животное, которыми они собственно и были.

Эллен волновала мысль о том, чтобы быть объектом, категорически принадлежавшим мужчинам, и эта маленькая деталь, требование говорить только с разрешения, как немногое другое, подтверждало ей реальность её некогда с негодованием отвергаемого, но столь долгожданного подчинения. А ведь она была женщиной, а кто не знает, о том как мы любим поговорить, с каким восхищением мы говорим! Как её возмущало, когда временами ей приказывали молчать, но сколь драгоценной становилась для неё возможность говорить, когда мужчины считали целесообразным предоставить ей это. И что, интересно, Эллен обнаружила, что отказ говорить, не только заставлял её чувствовать себя разбитой и оскорблённой, но и волновал её сексуально. Возможно, это было как-то связано с мужским доминированием, которое затрагивает женскую сабмиссивность, и нетерпеливую, просительную, чувствительную готовность, которая может быть почти болезненной. Мужчины и женщины не одинаковы, и каждый становится самим собой, когда он отказывается предавать или искажать самого себя. Быть может, это заложено в нас природой.

В любом случае Эллен не чувствовала себя недовольной в своём ошейнике. «Ошейник законно находится на мне, — думала она. — И я люблю его! Я принадлежу ему! Я люблю его!»

Ей было жаль, что она не знала ни одной гореанской песни. Конечно, кое-кто из владельцев вполне мог разрешить ей напевать, когда она была счастлива и довольна! Некоторым рабовладельцам, как ей казалось, может даже понравиться то, что их девушки поют за работой. Она надеялась, что вскоре ей предстояло служить владельцу, и, конечно, что это будет Мир. Кстати, она знала, что некоторых девушек обучали пению, других игре на инструментах, таких как лютня и лира, а других, причём этих было большинство, учили танцевать. Её собственное обучение, как она теперь поняла, хотя и казалось обширным ей самой, было почти минимальным, касаясь только самых основ. И её очень интересовало, была ли у этого факта некая особая причина. «Мы будем учить тебя немногому, — вспомнились ей слова одной из её наставница. — Будем надеяться, что тебе повезёт, и Ты переживёшь, по крайней мере, первую ночь у рабского кольца твоего господина».