Елена Первушина - Невидимый город [сборник litres]

– Тебе и не надо просить! – воскликнула Эгери, схватив его за руки. – Я пришла сюда просить защиты от беззакония и не потерплю, чтобы кто-то нарушал закон, прикрываясь моим именем. Пусть Кельдингов покарают боги, а мы приложим все усилия к тому, чтобы остаться честными людьми и не позволить другим скатиться в бесчестье. Да не будет войны!

– Да не будет. Честный мир и чистая совесть – это лучшие дары богов.

После этого не разговаривали несколько дней. Когда Асий поздно вечером возвращался в дом, Эгери украдкой следила за ним, замечая бледность, темные круги под глазами и постоянно сжатые брови. Видимо, он вел нелегкую борьбу за ее Королевство, но Эгери уже ничем не могла ему помочь. Она даже не могла узнать, как идут дела на общественной площади. Служанки этим не интересовались, да и сама Эгери боялась неосторожными вопросами возбудить подозрения госпожи Олии: вряд ли той понравится, что ее сын решил отказаться от войны, которая сулила ему великую славу.

Однако когда миновала одна декада и началась вторая, нетерпение захлестнуло Эгери, и в один прекрасный вечер, не в силах больше совладать с собой, она буквально ворвалась в спальню Асия. Тот был один (у нее хватило ума в этом убедиться) и, лежа в постели, просматривал какие-то свитки.

– Госпожа Эгери? – Асий изумился, но лишь на мгновение, видимо, у Эгери все было написано на лице. – Я, кажется, как обычно, неуклюж и не потрудился рассказать новости. Пожалуйста, прости.

– Прощаю, говори скорее! Тебе удалось настоять на своем?!

– И да, и нет. Даже не знаю, будешь ли ты довольна.

– Говори же!

– Мне почти удалось склонить коллегию жрецов к тому, чтобы они осудили войну.

– Почти?

– Да. И кроме того, у нового земельного закона неожиданно нашлось множество противников, и в конце концов его авторы сами отказались от своего убогого творенья.

– Но это же прекрасно!

– Да, но потом пришли вести из Королевства.

– И?

– Ваши люди, точнее, аргилы, союзники Кельдингов, напали на нашего посла, когда он возвращался в Сюдмарк. Мы потребовали, чтобы король Кельдинг выдал преступников. Он отказался. Такое нельзя прощать. Сегодня война была официально объявлена.

– Я и в самом деле не знаю, рада ли я, – прошептала Эгери, присаживаясь рядом с ним на кровать.

– Госпожа Эгери, что с тобой? Ты здорова?

– Благодарю, вполне здорова. Просто все это так неожиданно. Мне нужно привыкнуть.

Асий улыбнулся удивительно тепло и грустно, будто в самом деле понял, что ее тревожит, и посочувствовал ей. А может, он понимал гораздо больше, чем показывал?

– Наверно, мне стоит заварить немного полыни в вине, – сказал он. – Это прекрасное средство от душевных смут. С завтрашнего дня я начинаю формировать отряды, а через две, самое большее три декады мы выступаем. Ты поедешь со мной? Я позабочусь, чтобы тебе было удобно.

– Что? Конечно, поеду.

– Спасибо. Я не смел просить тебя, но будет лучше, если ты будешь с нами.

– Конечно, поеду, – повторила Эгери. – Там мой дом.

Король-оборотень, Король-Тьма расхаживал по поляне под увешанным дарами сухим деревом, давил носками новехоньких скрипучих сапог желтые цветы мать-и-мачехи и ее атласные жесткие листья.

– Ты стал очень неосторожен, – выговаривал ему сидящий на пне Дудочник. – Хватит выть под моими окнами чуть что. Еще пристрелят ненароком.

– А ты что творишь?! – рявкнул Кольскег и внезапно одним прыжком очутился рядом с учителем, сгреб обеими руками его рубашку, поднял над землей, тряхнул. – Сколько можно ждать? Вот-вот Колдовская Ночь! Ты обещал, ты поклялся! И больше я не позволю себя обмануть. Не забыл, что стало со Стакадом?

– Зубы сломаешь, – спокойно ответил Дудочник, и Кольскег то ли от его слов, то ли от тона, то ли от взгляда разом растерял свой запал, разжал руки, отступил к дереву, досадливо передернул плечами.

Дудочник оправил одежду и так же спокойно и веско повторил:

– О мое сердце зубы сломаешь. Не горячись так, я уже знаю все, что тебе нужно. Я готов, если ты готов.

– Я?! – Кольскег вскинул голову. – Ты еще спрашиваешь?! Когда?

– Скоро.

– Опять увертки?! – Кольскег в раздражении отломил от дерева ветку и ковырялся ею в земле, вспарывая и выворачивая тонкие корни молодой травы и корневища мать-и-мачехи.

– Никаких уверток, – устало сказал Дудочник. – Магия достигнет наибольшей силы к Колдовской Ночи, так что если ты хочешь превратить в оборотней сразу полдюжины воинов, это нужно делать перед самой Ночью. Мог бы сам догадаться.

– Ладно, – угрюмо согласился Кольскег. – Я подожду еще. Немного подожду. Но помни, ты поклялся. И если обманешь, то не мои зубы, а собственная клятва разорвет тебе сердце.

Дудочник поднялся с пня, кивнул на прощанье юному королю. Потом помедлил и сказал совсем тихо:

– Это правда, я поклялся. Поэтому хоть я и хочу, но не могу остановить тебя. Только ты можешь.

Мильда что ни день получала письма, из которых явствовало, что Карстен и Рейнхард живы, здоровы и отлично проводят время в гостях. Радку эти весточки вроде бы порадовали, а с другой стороны, ее все сильнее одолевала какая-то темная, невнятная тоска. Не хотелось никого видеть, ни с кем говорить. Ей казалось, что все в замке разгадали ее тайну и посмеиваются втихомолку, она пряталась от взглядов, будто те и вправду могли жалить. И хотя ей до сих пор никто не сказал ни одного недоброго или насмешливого слова, она каждый раз внутренне сжималась, когда кто-то входил на кухню. По счастью, после отъезда гостей замок совсем опустел, из прежних постоянных обита телей здесь осталась разве что Мильда. Дудочник куда-то пропал, и хорошо: его проницательности Радка боялась больше всего. А так разве что чужане, жившие кто в казармах, а кто в ближних деревнях (таких с каждой декадой становилось все больше), за какой-нибудь надобностью заходили к Мильде, но их как раз Радка не боялась, им до нее нет ровным счетом никакого дела.

Если бы здесь была Десси! Да не нынешняя, полоумная, а прежняя – та, что все понимала, чтобы можно поплакать всласть, уткнувшись ей в плечо, и выплакать, а потом наконец и выговорить свою тревогу, свою печаль. Но Десси была далеко, в столице, и Радка понимала, что придется ей как-то справляться самой.

И вот в одно теплое и солнечное, по-настоящему весеннее утро Радка вдруг окончательно поняла, что никому она здесь больше не нужна, а вот мать про ее судьбу знать не знает, ведать не ведает и уже, небось, все глаза выплакала. Так что нечего больше тут болтаться, надо идти в Купель, искать маму.

Мильда отпустила ее сразу же, едва Радка заикнулась, что хочет вернуться в Купель, к родне. Это снова опечалило девочку: конечно, она ясно понимала, что Мильда вообще никем на свете не дорожит, кроме своих выкормышей, и все-таки прожили вместе, почитай, год, и Радка с ног сбивалась, лишь бы угодить и старухе и княжатам, так неужели слова доброго не найдется на прощанье? «Так и Карстен, верно, вернется в замок да и не заметит, что меня нет. Да что там не заметит, не вспомнит даже, что была такая!» – подумала она и не смогла сдержать слез.