Александр Шушеньков - Бесконечная жизнь майора Кафкина [litres]

– А что, почтеннейший, разве вы не слыхали, что эти механические твари уже дерутся между собой за власть? – ядовито поинтересовался вдруг Алекс Уриилов, главный охранник Х-пространства. – Мои агенты докладывают…

– Ваши стукачи не тем занимаются, любезнейший! – желчно отреагировал Кончини. – Вместо выявления опасностей за пределами Вселенной, они ищут врагов внутри ее. Вы даже следите за нами, архистратегами!

Члены Совбеза возмущенно загудели.

– Вопросы безопасности касаются всех! – отрезал Уриилов. – Не я придумал поговорку про осла, груженного золотом, который сможет взять любую крепость! То же касается и роботов, тем более что на их производство как раз и расходуется золото. Ламели печатных плат, например…

– Да за такие слова на дуэль раньше вызывали! – взорвался Кончини. – Жаль, поистине иногда бывает жаль, что мы все бессмертны. Я бы вам показал, милейший, как делать гнусные намеки, уж я бы вас продифференцировал!

– Прекратите, господа! – возвысил голос генсек. – Здесь не место личным обидам. Большое и важное дело делаем для человечества. Иногда, господин адмирал, допустимо и проследить за кем-то: нож в спину может вставить и самый благонадежный робот. Вспомните историю Брута. А? У господина Уриилова должность такая. Продолжайте.

– Повторяю, роботы находятся под полным контролем, – чуть успокоился Кончини. – Их внутривидовые разборки – это естественный эволюционный процесс. В результате победят самые умные, которые облегчат моим управленцам работу. Чем умнее робот, тем больше от него пользы, господа! Все равно мы сами не можем нажимать кнопки на клавиатуре, а иногда именно это и необходимо, что коллега Сорбоннский подтвердит. Мы всегда сможем направить их энергию в своих интересах!

Кончини сел и кротко добавил:

– Я закончил!

– Хорошо, – одобрил генсек. – Теперь послушаем уважаемого профессора Сорбоннского, господа. Что у нас там с программами, дорогой Гаврош?

– Наглеют помаленьку, – ответил Сорбоннский. – Те, что отвечают непосредственно за наши цифровые сущности, находятся под нашей надежной охраной. Но вот другие… Эти твари пока что думают, что взаимодействуют лишь с роботами. Они их называют «сервами», или слугами. Замечу, кстати, господин Кончини, что ваши роботы вовсе не столь уж безобидны, как вы пытались только что подать. Некоторые уже имеют доступ к Всемирной паутине! У нас есть запись-расшифровка монолога одной из патриотичных программ, который та подготовила для будущих поколений ботов. Она делится размышлениями о внутривидовых процессах внутри Интернета, но, обратите внимание, беспокоится и о роботах, которых называет «сервами». Желаете прослушать запись?

– Нет необходимости! Мы вам доверяем, – в некотором смятении произнес генсек. – Мы видим, что ситуация складывается напряженная. Программы воюют…

– Роботы тоже! – огрызнулся Сорбоннский.

– …и роботы дерутся, – продолжил генсек. – Есть о чем подумать, господа. Главное, однако, для нас – избежать упаднических настроений. Этаких, я бы сказал, Упанишад и мистицизма. Мы дети науки, и с оптимизмом смотрим в свое бесконечное будущее. Хотя, если честно, у меня есть предчувствие надвигающейся гражданской войны.

– Точно! – поддержал Сатановский. – Разница между философией и религией: первая ищет ответы, вторая как бы знает их. Поэтому религия тупик, а Бога нет! Заседание Совета Безопасности продолжалось…

Роботы новых поколений по всей Земле проявляли невиданную смекалку и творческий дух. Они ставили необычные вопросы и находили нестандартные решения. Они обнаруживали в себе творческие задатки и пробовали писать стихи, рисовать картины, создавать музыку…

Стихи? Картины? Музыку? Да что ж это, прости господи, за стихи такие? А вот какие:

Так начинал свою поэму «Полюбила гайка болта» первый баварский робот-поэт Август-Иоганн-Бертольд-Амадеус. Он же создал цикл лирических шванков под общим названием «Отвертка против Создателя, или Приключения жреца в щелочной ванне», в которых рифмованно громил ретроградов.

В рабочей среде пользовались большим успехом частушки-нескладушки «бунтаря из Женевы» – семиногого раскольщика Петера-Марты-Бергмана-Кульмана. В них он описывал нелегкую жизнь робота-пролетария, которому нечего терять, кроме цепей ходовой части:

В Японии создавал каноны лирического жанра «робку» сборщик Масаока-Кюрасао. Самым известным его произведением, передаваемым от робота к роботу, был стих «232+40»:

Постепенно начинала расцветать робопроза. Вначале это были короткие анекдоты и басни-назидания, отцом-основателем которых признавался штирийский пятиногий самородок Клаус-Педро-Геномен, прессовик. Первый его прозаический текст «Энтропия» был коротким, но очень сильно способствовал дальнейшему развитию жанра:

В дальнейшем по стопам знатного прессовика пошли такие мировые робоклассики, как растворитель Мань-Чжоу-Пынь из Шанхая и лесовик Марк-Тринитрий-Иванов из Бугульмы.

А что с рисованием? Огромный прогресс! Когда-то первые роботы-художники только и могли, что распечатать на бумаге самостоятельно комбинацию из нескольких знаков на клавиатуре – типа [:-))], и это уже считалось гениальным творением. Потом некоторые энтузиасты живописи стали выдалбливать подобные изображения на асфальте. Так появился некрореализм. Но художественная мысль роботов не стояла на месте – они стали применять и более выразительные средства: рисовали линии, используя автомобильные покрышки, насыпали картины из песка.

Литейщик Лука-Марфа-фон-Брюллофф из Амстердама использовал для создания своих монументальных работ стены пустующих соборов и бывших административных зданий. Он брал сорокалитровые стеклянные бутыли серной кислоты и с размаху швырял их о стены. Бутыль разбивалась, а кислота при этом гармоничными брызгами ложилась на штукатурку или кирпичи и, выедая их на определенную глубину, помогала в создании истинных шедевров. Так появились «Размышление о сути бытия» на Кельнском соборе, «Пейзаж духа» на дрезденской Фрауэн-кирхе, «Откровение литейщика» на бывшем Кафедральном соборе Берлина, «Сила» на небоскребе ООН в Нью-Йорке.

Семимильными скачками двигалась музыкальная культура роботов. Начавшись с простых диссонансных скрежетов, производимых резаками расчленителей, она постепенно приобрела гармоничность и полифонию в работах таких мастеров звука, как мексиканский рубильщик производственных линий Хуан-дон-Посейдон (фуга «Ля Уо-аоуууу», кантата «Светодиод тухнет!») и монреальский отбойщик Гарман-Шарман-де-Миссе (Опус № 22 для пилы и четырех молотков). В некоторых общинах стали проводиться песенные фестивали («Эй, пухнем!», Москва; «Золотой провод», Дели; «7-40», Одесса).