Ирина Лазаренко - Хмурь

Медный долго молчит, а я не тороплю и даже не смотрю на него, а смотрю в широкую спину варчихи, обтянутую грубой толстой рубахой. На её мужике, между прочим, рубашка с вышивкой, по варочьему обычаю. Странная пара, ну совсем странная.

– Догадался, значит, – в конце концов ворчит Медный.

– Догадался. Ты сказал: «Я не хмурь», ну, значит, остаётся одно. И вчера от тебя пахло, как от Хмурого мира, хотя этот запах не забирают с собой. Я понял: это так пахнет чародейство. Потому Тень к тебе и ластился.

Подъем действительно куда более пологий, чем все, которые мы одолевали до сих пор. Кроме того, я, кажется, попривык к горам, ноги у меня уже не скрючивались и не подламывались, потому я мог идти и даже говорить при этом, не слишком-то пыхтя.

– Творины это чуют, верно, – подтверждает Медный, и по тому, как звучит его голос, я понимаю, что он отвернулся, хотя чего от меня отворачиваться, если я на него и не смотрел. – Вблизи. Но не всем чарование нравится.

Я не отвечаю. Медный тоже молчит какое-то время, затем собирается с духом:

– Ну, ты наверняка хочешь узнать, откуда я взялся, много ли других таких, и как вышло, что никто в Полесье или там Подкамне про нас не знает. Вот это всё.

– Прежде всего, я хочу знать, на кой мрак ты искал хмуря. Зачем ты ведешь меня в Загорье. Я знаю, зачем мне самому туда нужно, а тебе-то зачем? И еще хочу знать, что тебе известно про хмурей из оттуда, Морошка ведь из них была? Вот это ты мне расскажи в первую очередь. И да, я понял, одно с другим связано, потому заодно можешь рассказать, откуда ты взялся, ну и обо всем остальном расскажи, о чем мне нужно знать. А мне нужно это знать, потому как иначе я тебе помогать не буду.

Медный хмыкает, не понять, одобрительно или удивленно. Скорее второе, поскольку с чего ему меня одобрять? Он-то, небось, всю дорогу собирался делать вид, что он мне нужнее, чем я ему, но правда в том, что даже если Медный в следующий миг пойдет обнимет Костяху и сиганет с обрыва, у меня останется Хмурый мир, который может помочь… уж как умеет, но всё-таки. А вот если я пошлю Медного во мрак, у него ничего не останется. Он-то сам в Хмуром мире может разве только постоять.

Ну, я так понял. А если это не так, то я ему зачем?

Оглядываюсь и вижу, как далеко мы отошли от плато, куда дальше, чем мне думалось. Солнце только-только входит в силу, а поселение из маленьких шатров осталось далеко, и взгляды оставшихся давно не буравят нам спины. А те бабы, которые увязались следом – они здорово отстали. Некоторые уже и не идут за нами, а лежат, раскинув руки и глядя в небо, а рядом с ними лежат дети. Некоторые стоят, согнувшись и тяжело дыша. Некоторые тащат за руки детей, которые, видимо, не могут идти дальше. Да-а, не одолеть им этот путь, правильно Костяха их оставила.

Только три бабы еще идут за нами, двое несут детей в переносках на спине, одна ведет за руку. Представляю, до чего им должно быть жарко, головы-то под платками наверняка разгорячились и вспотели, да еще дети… Чем они думали вообще, пускаясь в дорогу? Костяха говорила, в равнинную часть Загорья мы придем только к завтрашнему вечеру, а ни у кого из идущих следом баб я не вижу ни котелка, ни баклаги с водой, ни котомки с едой.

Наверное, они знают, что вечером смогут прибиться к нашим кострам. Не прогонит же их Костяха, в самом деле. Даже я бы не прогнал.

В конце концов, почему она просто не берет с собой всех, кто хочет идти?

– Ты прав, – наконец неохотно говорит Медный, и я от неожиданности вздрагиваю. – Действительно, одно с другим связано. И ты прав: я должен рассказать тебе всё. Я и собирался, просто не мог решить, с чего начинать. Но всё-таки, как ни верти, а начинать нужно с нас, чароплётов.

Да уж, долгие истории я предпочел бы слушать спокойно у костра, но на привалах вокруг будет слишком много сторонних ушей, дорогу же всё равно требуется чем-то скрашивать. Когда сосредотачиваешься на том, чтобы только переставлять ноги шаг за шагом, то лишь устаешь быстрее, это я понял еще на самом первом нашем подъеме, который был, кажется, тридцать лет назад.

– Ты знаешь, конечно, что был такой Чародей, самый главный, самый первый чароплёт всех этих земель. Он жил долго, очень долго, и никто наверняка теперь не скажет, сто лет или триста, и откуда он взялся, и почему прежде него не было других чародеев. Некоторые говорят, дескать, были чароплёты и до него, а наш Чародей – он вообще вампир… не фыркай, я не говорю, что это правда, но некоторые так считали. Считали, он вампир из-за моря, который пришел сюда со своей нечеловеческой силой, убил всех других чародеев, которые тут жили, выпил их знания вместе с кровью и стал единственным. И с тех пор никто в целом крае не мог использовать чародейскую силу без его позволения, а сам он очень вредничал, когда отбирал себе учеников. Да и тех стал растить не сразу, а только полвека назад или чуть больше. И только потому, что задумал отлипнуть от книг и экспериментов, взять настоящую власть над всеми землями, ну и для этого ему потребовались помощники.

Я морщусь. Давно подметил, чем больше сделал человек, чем больше народа про него узнало, тем более жуткие истории крутятся вокруг него. Так же и с нами, хмурями, чтобы далеко не ходить: некоторые сплетни послушать – так будто нас не одиннадцать на все земли края, а целая огромная рать, которая не просто умеет узнавать правду (как будто этого мало!) а круглодневно двигает горы и реки оборачивает вспять. Представляю, сколько слухов вилось вокруг Чародея и его учеников, если до сих пор не все они затихли.

– Я не знаю, где тут правда, где ложь, а где – только кусочки правды или лжи. Зато знаю, что Чародей действительно набрал себе учеников лет эдак пятьдесят назад. Их было восемь, и постепенно они превратились в его глаза, уши и руки, с годами они интригами и хитростью заняли важные посты во многих землях…

– Ну и чего? – не выдерживаю я. – Землям от этого хуже стало?

Мой дед говорил: «Никогда-никогдашеньки не было такой спокойной и сытой жизни, как в те времена, когда при земледержцевых дворах тёрлись чароплёты».

– Вроде как нет, – спокойно соглашается Медный. – Но речь не о том. У чароплётов тоже появились свои ученики, их было немного, но всё же. И следующие чароплёты были бледнее, плоше предыдущих, поскольку Чародей пожелал так распорядиться силой и знаниями: они все были у него, и он дал чароплётам лишь то, что необходимо было дать, а те, в свою очередь, отделили от этой малости другую малость, чтобы воспитать собственных учеников. Поэтому сначала Чародей, а потом и чароплёты точно знали: они растят для себя помощь, а не угрозу, ведь своей волей их ученики не могли взять больше, чем давали им наставники.

Я качаю головой.

Наши наставники, положим, тоже не рвались обучать нас слишком уж хорошо некоторых вещам, но не всё можно включать и выключать, как варочью ветродуйную машину. Нельзя выключать собственные устремления ученика, его талант и всякое другое. И если бы сегодня мне пришлось биться на мечах со своим наставником, Хрычом – большой вопрос, кто из нас вышел бы победителем. А чароплёты, выходит, сумели загнать устремления и таланты своих учеников в удобный для себя мешок.