Ирина Лазаренко - Хмурь

По словам Зануда, полесский земледержец отрекся от хмурей и сделал то, что еще месяц назад выглядело невозможным – вслед за Болотьем принял под свою руку Порожки. Принял хитростью, якобы соединившись с ними временно, чтобы вместе противостоять опасности, исходящей от варок. Рассказал земледержцу порожскому про энтайские испытарии да про связанные с ними затеи Подкамня, повернул всё так, словно варки мечтают вырастить армию и выжить людей с земель всего края.

– Пущай приходят, – мрачно говорят варки. Теперь все они носят при поясах топорики. – У нас найдется, чем их встретить.

– Встретим, – решительно подтверждают люди.

Я вначале удивлялся этой их готовности отстаивать с оружием не свою землю, словно они вовсе забыли, кому она принадлежит. Потом я сообразил: многие из этих людей живут на землях варок уже около двадцати лет, а некоторые – второе, третье поколение. Пусть и не их это земля, но другой они уже не помнят и не хотят знать, и они впрямь будут её отстаивать не менее решительно, чем коренные обитатели Подкамня.

То и дело долетают слухи о сражениях, которые идут на варочьей земле. Говорят, полесско-порожское войско перешло через граничные пределы и движется к столице. Всякий раз эти слухи оказываются преждевременными, но все понимают: в один из дней весть будет правдивой.

– Пусть приходят! – орут недолетки, подражая старшим, и машут друг на друга длинными ветками-копьями. – Уж мы их встретим!

С другой стороны залива поют-рычат гномы и гроблины. Море буйствует большими волнами, будто в глубине его пробудилось и ворочается с боку на бок что-то большое и сердитое. Местных, кажется, вовсе не тревожит угроза оказаться между двух или даже трех огней. Или четырех, думаю я, разглядывая, как ползают в тени домов маленькие хохлатые кочки.

И мы с Тучей остаемся в деревне, потому что бежать уже некуда и незачем.

Теперь никто ничего не сделает. Будет война.

Как глупо вышло. Какие глупые все мы. Каждый думал, будто ответы есть у других, будто можно переложить свою ношу на чужие плечи, более сильные.

Мои наставники надеялись, загорская обитель знает, что происходит с хмурями, и почему мы становимся такими.

Загорцы думают, Чародей может остановить кровавые луны и грядущие войны… я тоже хочу верить, что он может, хотя предыдущих войн Чародей почему-то не остановил.

А мы, хмури, по детской обительской привычке считали: всегда есть кто-то более взрослый и главный, этот главный обязательно понимает, что происходит и как нужно поступать теперь. Я от самого энтайского испытария носился туда-сюда в поисках этого самого взрослого и главного, понимающего, что происходит и как это остановить. Я всерьез думал – найдутся те, кто надает за меня по шеям энтайцам, вскроют коварные планы варок, всех накажут и сделают хорошо – нужно только донести до них правду, вручить её, как боевой хорунок, а дальше всё сделается само.

На деле же никто ничего не знает по-настоящему – так, чтобы использовать это знание. Даже Чародей, хотя он-то уж знает всё.

Нет, действительно, всё . Сомневаюсь, что ему это понравилось – быть таким знающим.

Мраковый мрак, каким же бесконечно усталым я себя ощущаю! Это не от долгой-долгой беготни по всем землям края, это от понимания, что всё было зря, и бежать на самом деле некуда.

До остальных еще не дошло. Это означает, что самый важный и знающий тут – я, и уже одного этого достаточно, чтобы ухохотаться до смерти.

– Мы не можем понять, где искать Чародея, потому что не понимаем его самого, – говорит дед. Я не смотрю на него, не могу. – Почему он решил исчезнуть, что произошло перед этим? Было какое-то нежданное событие, или его пропажа – итог размышлений и переосмыслений?

– Не зная этого, мы не понимаем, куда именно он мог устремиться, – подхватывает Элинья. – Почему он вдруг ушел, ничего не сказав даже своим ученикам? Ведь он, по сути, принес в жертву всё, созданное им за многие десятки лет. Что смогло стать для него более важным, чем то, что делал до тех пор?

Я не люблю быть рядом с людьми – да. Но я смотрю вокруг. Быть может, со стороны вижу даже больше, чем нормальные люди, которые стоят подле друг с друга, говорят друг с другом, слушают, слышат, взаимодействуют. Я лучше них знаю, как они сами ведут себя и как они выдают себя, когда чувствуют всякие разные вещи, что ими движет, и как они всё это проявляют.

Не обязательно любить всех вокруг и уметь общаться с ними, чтобы понимать. Даже лучше – не любить и не уметь. Тогда действительно понимаешь , не приукрашиваешь, не обманываешь себя.

– Что это может быть? Что Чародей счел самым главным или чего захотел больше всего?

Под моими пальцами дрожит хохолок маленькой кочки. Воздух пахнет туманом и акацией.

Я говорю:

– Я знаю.

Я говорю:

– Справедливости.

Нашу соседку по загорскому поселку бабушка страшно не любила. Впрочем, её мало кто любил: тетка была такая вредная, скандальная и громкая, что даже собственные дети старались держаться от неё подальше и, как только подрастали, сбегали из родного дома: кто к мужьям, кто к женам, кто в город. От этого тетка становилась еще вреднее и скандальней.

А нам повезло лишь чуть больше, чем её детям: наши огороды граничили друг с другом. Соседка вечно норовила отхапать себе полоску земли побольше, засадить граничный участок первой, чтобы залезть своими грядками на нашу сторону. Однажды ночью она выкопала здоровенный граничный столб и перевкопала его ближе к нашему двору. И сделала вид, что не представляет, откуда взялась так хорошо заметная засыпанная яма на месте, куда столб был врыт прежде. Дед вернул его на место, пообещав, что если соседка еще раз дотронется до этого столба, то найдет его у себя в глотке. После этого целых полгода было тихо.

Кур она загоняла в загородку только на ночь, днем давая им возможность пастись вольно. Куры очень радовались такой возможности, приходили на наш огород и расклевывали помидоры. Сама соседка сажала помидоры с другой стороны, за огорожей, со стороны же нашего огорода у неё росли морковь, кукуруза, свекла и прочее такое, до чего курам было не добраться. Когда я подрос, то стал охотиться на пасущихся в родном огороде птиц, и добычу мы без зазрения совести съедали, на что соседка орала проклятия, благоразумно не покидая пределов своего подворья и тревожно поглядывая на разделительный столб.

А потом соседку хватил удар, и она не смогла больше ходить. Дети её к тому времени все разбежались и не захотели сбегаться обратно, потому весь месяц, пока духи не забирали душу соседки, чтобы поселить её в другое тело, с ней возилась бабушка.

Я не мог понять зачем. Почему было не поторопить духов, положив соседке на лицо подушку? Почему было бы не оставить её как есть, раз то же самое не постеснялись сделать её дети? Пусть бы эта вредная тетка помирала так, как заслужила, проживя жизнь криком и ненавистью!