Кристин Террилл - Все наши вчера [litres]

Зрение прояснилось. Я была у себя в спальне, расхаживала туда-сюда. Финн сидел у меня на кровати, скрестив ноги.

– Меня от твоего мельтешения мутит, – сказал он.

– Извини, что мой страх вредит твоему нежному желудку, – огрызнулась я. – Можешь зажмуриться.

Финн поймал меня за руку, когда я заходила на очередной круг.

– Эй, все будет хорошо!

– Каким образом?

– Не знаю. Просто так полагается говорить.

Я рассмеялась, и от этого смеха у меня заболело горло. По крайней мере, на Финна можно положиться – он всегда будет честен.

– Сядь, – попросил он. – Пожалуйста.

Я неохотно опустилась на кровать и принялась теребить торчащую из покрывала нитку. Когда я дернула за нее, по всей длине покрывала побежала затяжка, указав на изъян в безупречной до этого ткани. Это навело меня на мысль о космических батутах и крохотных порталах сквозь пространство-время. Я поежилась и разгладила складки.

– Я боюсь его, – тихо проговорила я. – Я никогда не думала, что стану бояться его.

– И я тоже. Господи, да нам же такое и в голову не приходило! – сказал Финн. – Ну, в смысле, мы знали, что он зациклен на себе и на него нельзя положиться, но если ты тоже это чувствуешь…

Я сглотнула. Я ненавидела Финна за то, что он сказал это вслух. Я всегда втайне гордилась собственной преданностью, своей собачьей верностью тем, кого я любила. Я думала, что буду с Джеймсом вечно, что ничто не заставит меня предать его.

– Значит, так, – сказал Финн. – Нам надо уходить. Выбираться из города, пока не стало поздно, и не оглядываться.

Все вокруг потемнело и замигало, как будто кинопленка порвалась, а потом меня швырнуло дальше по времени. Я по-прежнему сидела у себя в спальне, но уже несколько дней спустя. Я собирала маленькую сумку – все, что позволили взять с собой контрабандисты. У нас не было нужных документов для поездки, а без документов нас никто не выпустил бы из округа Колумбия. За этим следили вооруженные морпехи на блокпостах. Родители Финна ничем не могли помочь, а мои помогать отказались, но уже существовала нелегальная сеть людей, которые могли вывезти нас отсюда за соответствующую сумму.

Финну было легко. Он жил в кампусе Американского университета, так что он мог оставить своему соседу по комнате записку, завещать ему телевизор и заначку вишневой колы и уйти.

Мне же нужно было дождаться, пока мать с ее новым бойфрендом, разряженные в вечернее платье и фрак, уйдут на какое-то благотворительное мероприятие. Лишь после этого я смогла пробраться к себе в комнату и отделить то, что по-настоящему необходимо, от того, что я просто не в силах оставить. Я положила в сумку запасную одежду, зубную щетку, пачку денег, которые уже несколько недель таскала у матери из кошелька по купюре за раз, ее лучшие драгоценности, чтобы сдать их в ломбард и разжиться еще наличными, и четыре выцветших листа бумаги из желтого блокнота – мой единственный страховой полис.

На пороге я обернулась и посмотрела на свою кровать, на постеры на стене, на свалку из украшений, косметики и оберток от жвачки на комоде. Это все теперь выглядело, как иной мир, какое-то место, существовавшее лишь во сне. На тумбочке валялась лицом вниз фотография в рамке. Я подняла ее и посмотрела на три радостных лица. Внезапно мне отчаянно захотелось взять ее с собой.

Но места в сумке не было. Я положила фотографию обратно и закрыла за собой дверь.

Я прошла по коридору и спустилась по лестнице. Шла я в носках, а свои самые прочные кроссовки несла в руках. Я уже почти добралась до входной двери, когда из темноты выступила Лус; возраст и печаль избороздили ее лицо.

При виде ее я мгновенно почувствовала себя ребенком, и у меня задрожала нижняя губа.

– Мне нужно уйти.

– Милая…

– Мне опасно здесь оставаться, – сказала я. – И ты тоже в опасности, пока я тут.

Лус обняла меня и стала укачивать, и горючие слезы, которые я до этого сдерживала, вырвались наружу.

– Я люблю тебя, Лус, – сказала я, вытирая слезы рукавом.

– И я тебя, милая.

Перед глазами снова все поплыло, и я увидела сквозь призрак Лус очертания лица Джеймса и кафельный пол туалета. Две картинки наложились друг на друга и сплавились воедино, прежде чем разделиться.

– Марина! – Джеймс протянул ко мне руку, но не решился коснуться. – Эм!

Мир вращался, и Джеймс ушел в тень. Я снова была в камере, и директор стоял передо мной и говорил мне со злобной ухмылкой, что Лус арестована по подозрению в террористической деятельности.

– Скажи мне, где документы, – потребовал он.

Я заплакала. Это было еще до того, как я научилась ни за что и никогда не плакать при Рихтере. До того, как я исчерпала отпущенный на мою жизнь лимит слез и сделалась сухой и мертвой изнутри. Я знала, что случится. Какой-то частью рассудка, все еще осознающей себя в туалете офиса, я помнила, что Рихтер с позволения Джеймса отправит Лус на Лонг-Айленд, в лагерь ФЕМА, агентства по управлению страной в кризисных ситуациях, – лишь за то, что она любила меня.

Прикосновение к лицу выдернуло меня обратно в нынешнее время, и я пришла в себя. Я лежала на холодном полу туалета и смотрела в округлившиеся глаза Джеймса.

– Эм! – позвал он.

Я откатилась от него и попыталась отдышаться.

– Что за чертовщина тут творилась? – спросил Джеймс. – У тебя закатились глаза, ты рухнула и принялась дрожать и… рябить.

– Это время. – Я попыталась сглотнуть, прогнать сухость из горла. – Я – парадокс, а время не любит парадоксов. Оно пытается уничтожить меня. И сделает это рано или поздно. Удивляюсь, почему ты не попытался забрать пистолет.

– Я пытался. Но ты будто окаменела, и я не смог вынуть его из твоей руки.

Я посмотрела на ладонь с красным отпечатком рукояти на ней.

– А!..

Несмотря на заметное потрясение, Джеймс не унимался.

– Ты сказала, что Финн и Марина уехали из округа Колумбия.

– Верно. Они проведут в бегах год, но потом ты поймаешь их. Ты запрешь их там же, где прячешь свою «Кассандру». Ты продержишь их там… сколько, четыре месяца? Может, больше. И почти каждый день Рихтер будет допрашивать их и требовать сказать, где документы.

– Допрашивать?

Я просто посмотрела на него, вспоминая избиения, дни, когда мне не давали спать, крики Финна за стеной. Не думаю, что ему требовалось объяснять все в подробностях.

– О господи… – прошептал Джеймс.

– Иногда ты будешь смотреть на это, но я не думаю, что тебе это нравится, – сказала я. – У тебя будет такое выражение глаз, будто ты воздвиг стену между тем, что ты видишь, и своим мозгом. Я думаю, ты пытаешься проявить себя перед Рихтером, продемонстрировать ему, что ты вовсе не тот трепетный маленький гений, которым он тебя считает.

Джеймс уставился в пол, так что я видела только его макушку. Темные волосы, обычно такие аккуратные, сделались непослушными за время разъездов, из-за того, что Джеймс постоянно ерошил их. Еще несколько минут, и я заставлю его понять, почему у меня нет выбора, и тогда всажу пулю в эту макушку.