Джосайя Бэнкрофт - Рука Сфинкса [litres]

– Как это?

Пискля вывернулась из-под воротника ночной рубашки Волеты и устроилась у нее на плече. Девушка погладила белку, и та от удовольствия закрыла глаза.

– Ты что-то задумал по поводу меня – ты хочешь навязать мне какую-то роль или хочешь, чтобы я что-то сделала.

– Возможно.

– И по-твоему, раз уж мы друзья, я уважу твою просьбу.

– Возможно, – снова сказал Сфинкс.

– Но моя привязанность имеет мало общего с моей верностью, и моя верность имеет еще меньше общего с моим поведением. Спроси моего брата. Или мистера Уинтерса. Или кого угодно. Хочу я того или нет, я обязательно тебя разочарую.

Сфинкс ничего не ответил, но слегка поклонился, что позволило Волете надеяться – если не верить, – что ее поняли.

Сфинкс открыл дверь, за которой прятался вековой секрет.

В комнате, сводчатой, как театральный зал, царил эффектный полумрак. Кроме деревянных лесов в центре, в ней ничего не было. Стены, потолок и пол были выкрашены в черный цвет. Это место немного напоминало акробатке закулисье «Паровой трубы».

Внутри лесов стоял стеклянный резервуар внушительных размеров. Волета подумала, что такой большой банки соленых огурцов ей видеть не приходилось.

– Замечательно, – сказала она с наигранным энтузиазмом.

Сфинкса это не обмануло.

– Что ты видишь?

Волета рассмеялась:

– Это твоя банка. Ты сам должен знать. По-моему, она полна грязи.

– Грязи?! – Голос Сфинкса затрещал от негодования. – Это, моя дорогая, дистиллят более чем двухсот ингредиентов, тщательно отобранных и измеренных…

– Хочешь сказать, это суп? – перебила Волета.

Она пересекла комнату, и цистерна, казалось, увеличилась в размерах. Стеклянная стена резервуара возвышалась над девушкой, но даже при ближайшем рассмотрении жидкость внутри выглядела непримечательной и бесцветной.

– Нет, это не суп, не пудинг, не соус. Не притворяйся дурочкой. Я знаю, что тебе пришлось притворяться, пока тебя держали в «Паровой трубе», но больше не нужно. Поверь, интеллект восемнадцатилетней девушки меня не испугает. А теперь взгляни сюда! Это химически спроектированная среда, которая способна удерживать электрический заряд.

– Это то, что нужно мистеру Уинтерсу для руки?

– Верно.

Сфинкс вытащил из-под одеяния тот же серебряный камертон, с чьей помощью превратил рой бабочек в пепельный дождь. Он прикоснулся вилкой к крепкому кранику в основании чана; в воздухе сверкнула яркая искра. «Химически спроектированная» среда озарилась светом там, где в нее вошел ток; красный свет всколыхнулся за стеклянной стеной, словно потревоженное облако, и потек во все стороны. Чем дальше распространялось свечение, тем больше оно ослабевало, пока совсем не потускнело.

– Конечно, это всего лишь резервуар. Среду в любом случае надо заряжать в электрических яслях.

– Электрические ясли? Что это такое?

– Место, где рождается молния.

– Тебя когда-нибудь било?

– Молнией? Ну конечно! А как еще проснуться утром? Шок полезен для здоровья.

– Мне бы очень хотелось на это посмотреть, – сказала Волета.

А потом обернулась и увидела, что Сфинкс снял маску.

Ирен лежала на спине в своей спальне, самой роскошной, самой нелепой комнате, в которой ей когда-либо доводилось спать.

Как давно она оказалась на полу? Вероятно, прошло не больше часа, но ей казалось, что миновала вечность. Она слышала часы, но не видела их. Она старалась не думать о тиканье, потому что от него хотелось скрежетать зубами.

Частично она винила кровать. На таком мягком матрасе все тело немеет. У гамака надежное дно. А эта кровать – ну просто какая-то белая льняная яма.

Но не кровать отправила ее на пол. Прямой связи между двумя спальными местами не было. Все случилось из-за сна.

Во сне она была древней и слабой. Она жила в лачуге с дырами в крыше. Она уменьшилась в росте. Цепи, которые она когда-то носила небрежно, как украшения, стали слишком тяжелы для нее. У нее не было ни работы, ни друзей. Ночью она слышала, как кто-то возится рядом с лачугой. Кто-то заглядывал внутрь через дыры в крыше. Ее оставили в покое только потому, что у нее нечего было красть.

Ирен проснулась, дрожа от избытка чувств.

Сперва она собиралась немного позаниматься, чтобы устать. Приседания – хорошее, спокойнее упражнение, и она могла делать их сотнями. Или, по крайней мере, обычно могла. Сегодня она дошла до пятидесяти трех, когда внезапная боль в пояснице повергла ее на пол.

Если лежать совершенно неподвижно, боль ослабевала. Это был всего лишь спазм, а ей уже приходилось иметь дело со спазмами. Но этот затянулся надолго. Она искренне надеялась, что виновата мягкая постель. Иначе ей пришлось бы винить что-то похуже, что-то неизбежное.

Амазонка решила: подождет до утра, а потом встанет, даже если судорога не пройдет и боль убьет ее. Никто и никогда не застигнет ее беспомощно лежащей на полу вычурной спальни. С Ирен, разбивательницей корпусов, волочильщицей кораблей, бросальщицей цепей, такого не случится. Ни за что на свете.

Но лежать на полу и сердиться можно лишь некоторое время, а потом разум начинает блуждать – и ее мысли побрели куда-то в сторону мистера Уинтерса. Как Эдит обойдется без руки, если Сфинкс ее не отдаст? Она стойкая и храбрая, и, наверное, у нее получится вести достаточно полноценную жизнь. Может, даже счастливую.

Но движитель был не просто «достаточным». Механическая рука была безупречна. Крепкая и сильная, не знающая слабости, медлительности и боли. Если механизм ломается, его можно заменить.

«Если механизм ломается, его можно заменить».

Ирен не заметила, как снова заскрежетала зубами.

Что под саваном и зеркальной маской Сфинкса оказалась пожилая женщина, было лишь вторым по степени удивительности откровением.

Главным сюрпризом, по мнению Волеты, стал висящий в воздухе чайный поднос, на котором сидел Сфинкс, скрестив ноги и улыбаясь, надо сказать, немного самодовольно. Парящий серебряный поднос окрашивал полость внутри черного одеяния и пол в розоватый цвет. Это объясняло скольжение Сфинкса и его непостоянный рост. Ее. Ее непостоянный рост.

У нее на шее висела коробка, на лицевой стороне которой виднелась решетка динамика. Штуковина вроде рожка изгибалась в сторону впалого рта, где раструб ловил каждое слово. Волета предположила, что эта штуковина маскировала и усиливала голос.

Лицо Сфинкса было лоскутным одеялом из огрубевшей кожи и металлических пластин. Одна щека была медной, другая – живой и обвисшей от старости. Один глаз был телескопической медной лупой. Одно ухо было настоящим и мясистым, как случается с ушами стариков, а другое представляло собой безупречную золотую раковину. Зубы, которые она обнажила в улыбке, были сделаны из драгоценных камней: бриллиантов, сапфиров, изумрудов и рубинов. Во рту у этой сморщенной старушки с белыми и тонкими, как дымка, волосами хранилась королевская казна.