Сергей Малицкий - Достояние павших

Над проемами поблескивали выведенные краской цифры. Один, два, три. Раньше их не было, наверное, они появились после того, как несколько воспитанников едва не заблудились в запутанных проходах. Тис подошел поближе. Возле третьего входа висел моток веревки и пергамент. Сверху на нем было написано – «Подумай, прежде чем сделаешь шаг», а чуть ниже – «Возьми с собой лампу и пергамент, и мы будем знать, что ты в лабиринте. Не стесняйся отмечать, куда ты добрался. Лабиринт вымерен и перерисован до локтя. Кроме самих ходов в нем ничего нет». Тис пригляделся к плану лабиринта. Линии изгибались, заворачивались улитками, соединялись, упирались в тупики, но нигде не пересекали друг друга. Он приблизил лицо к простенку между первым и вторым входами и посмотрел сначала вправо, потом влево. Так и есть, слева от трех входов что-то было написано. Тис подошел и нащупал едва различимую руну, обозначающую число «Три». Если бы что-то похожее было справа, сейчас оно скрывалось под пергаментом. Тис поднял его от стены и тоже обнаружил надпись. «Девять», – с удивлением узнал он руну и даже улыбнулся, представив, как даст трем разбойницам очередную подсказку, которую не может понять сам, но тут же стер с лица улыбку. На мгновение ему показалось, что как раз это едва ли не самое опасное место в крепости.

– Чуть позже, – прошептал он, погладив пергамент, – чуть позже.

На третьем ярусе светильников было больше, но тоже царила тишина. В расчищенных гротах явно имелись если не лазы, то уж точно неведомые щели и отверстия для сквозняков. Пять объемных расчищенных пещер с завалами и глыбами камня в их тупиках, что начинались недалеко от лестницы, явно намекали на возможность дальнейшего изыскательства. Почему древние строители оставили их такими, какие они есть? Предчувствовали какую-то беду? Поторопились миновать естественные полости скального массива, опасаясь обвалов? Или же успели решить все вставшие перед ними проблемы и претворили в жизнь все свои замыслы?

Тис снял с одной из ламп кривоватый стеклянный колпак и пригляделся к язычку пламени. Он как будто клонился в сторону лестницы. Тис втянул воздух и почувствовал едва различимый запах нечистот. Вряд ли этот аромат объяснял осторожность древних строителей. Но он мог означать, что доступ к источнику этого запаха у них уже был в другом месте.

На втором ярусе, там, где в среднем зале всегда кто-то или упражнялся, или играл в четыре корзины, или размахивал деревянным мечом и поднимал тяжелые грузы, сейчас тоже никого не было. Тис знал, что в укромных уголках этого яруса так же имеются четыре небольших грота, но не пошел их осматривать. Ему показалось, что относительная передышка, данная ему котом и Хилой уже подходят к концу.

В этом зале были окна, через которые проникали узкие полоски света. Тис посмотрел вверх. Сиявшие на недавней игре светильники Юайса теперь висели серыми шарами и были похожи на ульи горных ос. Кто-то, кажется Бич или Мил, сказал, что если их вынести на солнце на целый день, они могут накопить в себе света на полчаса. Правда, не такого яркого, каким он был на игре. И как же их потом заставить светить? Хотя бы эти полчаса? И может ли он, Тис, накопить каким-то образом силы, чтобы бороться с болью? Но так есть, вроде бы, у него силы? Или они пригодны для чего угодно, но не для борьбы с болью? Отчего ему кажется, что стоит ему поддаться собственной жажде, как он сможет черпать в самом себе силу словно воду из полноводной реки? Отчего, словно запертый в зеркальной комнате собственной боли, он принимает мучающую его жажду за спасительный выход? А что, если она и есть выход? Или выход только один – смерть? Сладкая и умиротворяющая…

Чего хотела его мать? Чтобы он был жив и здоров. Будет ли он жив, если поддастся наведенной на него жажде? Неизвестно. Будет ли он здоров? Неизвестно. Должен ли он поддаться боли и жажде? А разве он не поддается ей, пытаясь с нею смириться? И почему он отделяет одно от другого? Разве есть разница?

Тис покачнулся, словно догадался, чего от него добиваются хозяева заклятого ножа, и Брайдик сразу ожил, заурчал у него на плече, и даже прикусил клыком ткань котто. Тис похлопал себя по другому плечу, по тому месту, в которое вонзилось поганое заклятье на островке за кузнецой Фомха, и пошел к лестнице. Поднимаясь по ступеням, каждая из которых казалась ему непреодолимой стеной вражеской крепости, он думал о том, что ему пришлось пережить многое, наверное, кому-то хватило бы пережитого на целую жизнь, но настигшая его боль обесценила все. Пожалуй, даже гибель Мэтт и Глика была не столь остра, как эта боль. Или все притупляется со временем? Может быть, и боль точно так же притупится? Почему он до сих пор не сошел с ума? Или же все дело в том, что пронизывающая его боль накрепко пригвоздила его к его же истерзанному уму? Или же он все таки сошел с ума? И ничего этого нет? Ни Стеблей, ни Дрохайта, ни Мэтт и Глика, убитых на Бейнской заветри? И есть только эта лестница? Почему он сразу не догадался? Разве могло все это существовать в реальности? Колдуны, заклятья, вырезанные под корень деревни, песьеглавцы, оборотни, странные родственники, убивающие собственную кровную родню. Безумие. Именно безумие.

На лестнице он едва не столкнулся с Тайсом. Держа в руках кувшин с земляным маслом, старик готовился спуститься туда, откуда возвращался Тис. Он скользнул по лицу мальчишки равнодушным взглядом, слегка оживился, увидев кота, и прошел мимо, бормоча почти про себя: «А вот крыс-то у нас нет. Нет у нас крыс. Почему же это у нас нет крыс? Это хороший признак или плохой?»

– Безумие, – прошептал Тис и вдруг подумал, что и сама крепость безумна, и все ее обитатели должны быть безумны, и вся равнина, вся Ардана должна быть безумна, если в ней есть такая крепость, и Дрохайт, и Гантанас, который все понимает, но ничего не делает, и девочка, которая управляет погодой, и еще одна девочка, которая видит его, Тиса, насквозь, и из рук одного воспитанника вырастают мглистые хлысты, а другой напоминает ветвистое дерево и пронизывает своей плотью сразу и полшага, и шаг, и полтора шага, и принимает на себя чужую боль и чужие страхи, а черную нить, щупальце, веревку, канат, стальную колонну, упругий смерч которым он, Тис, прихвачен к невидимому хозяину невозможно разорвать никаким способом, потому что нет такого клинка, которому под силу это сделать.

К хозяину ли? Или к черному озеру, которое изливается в него, в Тиса тягучей пьянящей жидкостью, опьяняя его, но одновременно причиняя невыносимую боль, потому как сколь бы ни была глубока пропасть в его существе, стены этой пропасти пылают в пламени, поскольку что-то в нем соединилось несоединимое. Что-то, что убивает его каждую секунду, как будто все, что он ест, все, что он пьет, все, чем он дышит, все, что он слышит, все, что он видит – все это яд для него!