Франсуа Плас - Узник Двенадцати провинций

– Как долго, Йорн?

– Откуда я знаю? На охоте со временем не считаются. Вот что ты должен усвоить, Гвен: мир только один. Единственный. Ты не вернешься на корабль, на котором приплыл. Я не вернусь на сторожевой пост на побережье. Время течет здесь и сейчас, и, скажу тебе начистоту, твоя жизнь – в моих руках. Когда ты это поймешь, жить станет легче. Ты молод, лови момент. Не медли. Дерзай. Шевелись, живи. Пей, пой, задирай девкам юбки. Кончай копаться в себе, делать вид, будто прошел сквозь стены. Это ж тоска смертная. Взгляни на Даера! Эта пичуга в десять раз живее тебя! Он не побоялся ослепнуть. Да, он воняет, неказист собой, зол и капризен. Он не лукавит. Показывает себя таким, каков он есть. Вот ты на него в обиде за те зерна, что он принял из моих рук. Ты, с твоей моралью! Он-то, по крайней мере, не боится выпить и захмелеть! Ну ничего. Тобой ведь тоже что-то движет. Только ты этого боишься. Бери с него пример, вылезай из кармана. Иди на свет. Покажи себя… Кстати, можешь выбросить остальную одежду, я заказал тебе новую.

– Не надо было тратиться, мне и в моей хорошо.

– Эта чистая. И выглядит получше.

– Я же сказал, она мне не нужна.

– Вот как? Отлично. Но ты ее все равно наденешь. Кто хочет лечить, должен иметь вид.

– Это всё?

– Это всё.

– Без контракта?

– Без контракта. Но только попробуй снова меня подвести. Ты не свободен, пока я сам тебя не отпущу. Посмотрим, когда ты со мной расквитаешься. А пока мы с тобой повязаны, хочешь ты этого или нет. Одной веревочкой, Гвен. Ну же, сделай мне одолжение. Открой пошире свое сердце, черт побери! Забудь прошлое. Вперед!

– Йорн, у меня есть вопрос. Последний. Ты будешь смеяться, но я должен его задать.

Он попыхтел трубкой, глубоко затянулся, полузакрыв глаза, чтобы полнее насладиться моментом, как я понял. Любил он это – точку невозврата, минуту, меняющую жизнь. Он как никто умел заставить человека почувствовать себя неуютно в своей шкуре и легкими касаниями подточить его внутренний мир, лишить рассудка, сломать волю. С него сталось бы задушить вас, осыпая бранью самым ласковым голосом.

– Ну?

Я глубоко вдохнул и наклонил голову, не в силах посмотреть ему в лицо.

– Ты дьявол?

Его широкая физиономия фавна расплылась в улыбке, и он захохотал. Другого ответа я не дождался.

Йорн поселил меня на верхнем этаже старого дома на берегу обводного канала. Под моим окном проплывали лодки с цветами и травами, возвращаясь с цветочного рынка.

Следуя его «советам», я теперь делил палатку с зубодером, чуть подальше, на набережной рыбного рынка. Роли были четко распределены: один разжимал челюсти, другой вправлял их, вывихнутые.

Я, одетый во все черное, молчаливый и скупой на жесты, поджидал клиентов. Мой коллега, напротив, похвалялся, щеголяя забрызганным кровью фартуком, как славным знаменем своей профессии, и зазывал толпу, размахивая шляпой с перьями. Обладая луженой глоткой, он запросто мог перекричать и чаек, и торговок, а его ложь разила наповал уверенно, как нож мясника. Он в буквальном смысле заговаривал зубы, и даже самый здоровый человек, если имел несчастье купиться на его треп, вдруг обнаруживал у себя зубную боль или скоротечную цингу и шел за шляпой, как осел за морковкой, к пыточному месту.

Все звали его Вырви-Глаз за то, что он потчевал своих пациентов крепчайшей, способной прожечь и чертову кожу водкой из бутылки, в которой мокли три острых перчика из Нового Света и свернувшаяся рогатая гадюка, должно быть, пролежавшая в этих мутных водах много лет. Вырви-Глаз толкал клиента на стул и силой засовывал ему горлышко в рот. После первого глотка половина выпитого выплескивалась из носа и глаз у бедняги, отчаянно махавшего руками, чтобы прекратить мучение, но зубодер насильно вливал ему вторую порцию, после которой тот засыпал или вовсе отключался. Покончив с прелюдией, он широким жестом снимал шляпу, засучив рукава, хватал несчастного за нос, откидывал его голову назад и вставлял между зубами металлическую скобу, раздвинув ее концы до предела. Только после этого он брался за щипцы. Это было как поднятие занавеса. Собравшаяся толпа смыкалась вокруг палача и жертвы.

Сидя верхом на клиенте, крепко упираясь ногами с обеих сторон, Вырви-Глаз смыкал щипцы на больном зубе, в то время как бедолага бился под его напором. Не обращая внимания на взбрыки своей лошадки, он начинал тащить изо всех сил. Пациент вращал обезумевшими глазами. И внезапно, упершись свободной рукой ему в грудь, зубодер глубоко вдыхал и – крак! – ловко выкручивал коренной зуб с победным криком.

Публика аплодировала. Вырви-Глаз скромно кланялся. Махал шляпой. Приглашал пациента присоединиться к нему. Но тот, с окровавленным ртом и на грани обморока, тяжело вставал, расплачивался со своим палачом и торопился унести ноги.

Искусник печалился: после стольких криков, брани, мольбы и содроганий стула столь поспешное бегство не могло его не разочаровать. Партнер, по его мнению, проваливал уход со сцены. Ему хотелось больше блеска. Больше уважения к профессии. Чтобы пациент упал в его объятия, умоляя вырвать ему еще один зуб, из любви к искусству и для симметрии. Но нет, все эти бездари уходили, не пожав ему руку. Вздох, тяжкое бремя одиночества… Он поднимал бутылку и основательно прикладывался к своему гадючьему пойлу.

А я? Мне доставались последствия представления. Во-первых, не редкостью были вывихи и повреждения челюсти. Случалось также, что неосторожный зритель попадал под раздачу, получив ногой в колено или локтем в подбородок, – тогда для меня тоже находилась работа. Но это было дело обычное.

Порой же мне по-настоящему везло, когда любопытные под напором друг друга падали вповалку вокруг стула, вспыхивала паника, а то и драки, неизменно заканчивающиеся потянутыми мышцами, вывихнутыми конечностями и помятыми ребрами, – тут было с чего прокормиться доброму десятку костоправов.

Вырви-Глаз считал, что мои прибыли с его талантов заслуживают вознаграждения. Я отстегивал ему процент с каждого пострадавшего. Отказаться мне и в голову не приходило. Но, поскольку справлялся я неплохо и результаты были налицо, многие стали приходить ко мне сами. Молва медленно, но верно составила серьезную конкуренцию речам зазывалы.

Мало-помалу я обошел по количеству клиентуры Вырви-Глаза, и теперь уже каждый день буржуа с большого канала пробирались между бочками с сельдью и корзинами с угрями, чтобы обратиться к моей скромной практике. Те, кто не желал раздеваться перед чернью, посылали вместо себя слуг. Они назначали мне прийти затемно, оберегая репутацию своих хозяев, не решавшихся средь бела дня даже назвать вслух свои болезни. Так город открыл передо мной двери, и я, знахаришка, бывал теперь по ту сторону высоких фасадов, кочуя из спальни в спальню и накладывая руки на недужные тела.