Франсуа Плас - Узник Двенадцати провинций

– Это тебе тоже понадобится, – сказала она, взяв из лодки медный фонарь, и запалила фитиль.

Я развернул бумагу, поднес ее к трепещущему огоньку. Йорн на скорую руку набросал путь по основным каналам до Брюгелюде, указав там и сям кое-какие ориентиры. Некоторые я узнал: видел их прошлой зимой.

Игнас пожал мне руку, сняв шапчонку. Этот жест меня рассмешил, и Игнас, всегда на моей памяти невольно всем подражавший, тоже засмеялся. Он протянул мне дубинку, которой разбивал лед. Я взял ее в руку и понял, что орудовать ею нелегко: надо бить достаточно сильно, чтобы расколоть ледяную корку, но не давать ей уйти под воду. Ремешком она крепилась к запястью, чтобы не утонула.

Саския еще сидела на борту моей лодки, мы были совсем близко друг к другу, но лицо ее тонуло в тени по прихоти фонаря, огонек в котором еле теплился. Я запустил руку в ее длинные волосы, тихонько надавив на затылок, привлек ее к себе, и наши губы встретились. Словно огненным мечом пронзил меня поцелуй, открыв мне такое, чего не написано ни в каких книгах, ни в каких атласах тела, и первой отстранилась она, у меня бы просто не хватило на это сил.

Она вскочила в свою лодку и, пока я смотрел на нее в последний раз и не мог насмотреться, тихо промолвила:

– Прощай, маленький знахарь.

И, разойдясь в разные стороны, мы скрылись в ночи.

Путь по полузамерзшим каналам был нелегким. За последний год я окреп – недаром ворочал тела во время чумы и избороздил на коньках все каналы в длину и в ширину, – но от взмахов дубиной у меня очень скоро заломило руки и спину. Вдобавок надо было, разбив лед, вернуться на корму, чтобы нажать всем своим весом на шест, потом снова на нос, опять к шесту и так далее. Эта мука кончилась, только когда я добрался до более широких каналов, где между берегами был проложен путь для судов.

Наконец я вышел к большой реке. Она была слишком глубока для шеста и несла огромные глыбы льда. У лодки не было руля, управлять ею я не мог, только плыть по течению, рискуя быть раздавленным льдинами или разбиться об опору мельницы. Пришлось дожидаться судна покрупнее, а поскольку редкие смельчаки открывали в эту пору навигацию, с меня заломили изрядную цену.

Показался Брюгелюде: сначала я увидел высокую крепость, делавшую его неприступным. Она выходила на просторный рейд, над которым кружили тысячи морских птиц. Я насчитал больше полусотни башен и колоколен: это был самый большой город, какой я видел за свою недолгую жизнь. Опутанный частой сетью каналов и мощеных улочек, он имел два порта, рыболовный и торговый, где причаливали корабли из дальних стран, десятки складов и закромов на обоих берегах устья, и, несмотря на холод и ветер, оживление в нем царило день и ночь. Никакого сравнения с ленцой Варма и тесным мирком Антвалса.

Благодаря охранной грамоте Йорна найти комнату возле порта не составило труда. И пусть комната эта была темной и грязной, пусть старая усатая хозяйка со скрипучим голосом неохотно доверила мне ключ, зато, спустившись по узкой лесенке, можно было вдохнуть ветер с моря и слиться с биением сердца большого города.

Решительным шагом я вышел на набережную в поисках судна. Пришвартованные десятками у ряда свай, они как будто ждали меня. Это были большие деревянные корабли с округлыми боками, с башенками на носу и на корме, с высоко посаженной над водой кормой и «вороньими гнездами» на длинных мачтах; опущенные паруса были тщательно сложены на реях. Огромные лебедки там и сям разгружали их трюмы, но ни один из этих гордых парусников, похоже, не был готов к отплытию. Ниже теснились суда поменьше, баркасы под четырехугольными парусами сливового цвета; весело танцуя на волнах, они сновали от берега к берегу или держали курс дальше, но за пределы рейда не выходили.

Я встретил моряков со всех концов света, однако все сразу дали мне понять, что ни один капитан не выйдет в открытое море в самую пору кракенов.

– В конце зимы у этих тварей период нереста, так что нечего и думать, – сказал один, сплюнув на землю. – Все корабли в порту. Редкие рыбаки покидают берег, да и те не заходят далеко и торопятся вернуться до темноты.

Но я не отчаивался. Я кое-чему научился у Йорна и знал, как полезно бывать в местах, где развязываются языки, а посему отправился на поиски подходящего кабака. Туда, где гуртуются самые подонки, меня бы не пустили. Среди чистой публики ловить было нечего. Побродив по узким улочкам за моим жилищем, я остановил свой выбор на вывеске «Нос в табаке», поскрипывавшей на ржавом кронштейне. Название было заслуженным – переступив порог, пришлось пробираться сквозь завесу дыма, густыми клубами наполнявшего заведение от пола до потолка. Я сел в дальнем углу лицом к двери, заказал кружку пива для себя и на донышке можжевеловой для Даера. Разумеется, тут же нашелся пьянчуга, которого так и распирало поговорить; он подошел ко мне и заплетающимся языком принялся выспрашивать, что это за диковинная птица сидит на столе. Он, ясное дело, ждал, что я поставлю ему выпить. Я угостил его щедро, сколько влезло в глотку, широкую, как ворота шлюза. Корабли, отправляющиеся на запад? Нет, он таких не знал, никто не отважится плыть туда в это время года. Я завел речь о кракенах, и бедолага аж поперхнулся. Никто здесь и словом не упомянет об этой пакости. Сам он их никогда не видел, и слава Богу. Он встал и поспешно ретировался, приветствуя на ходу завсегдатаев. Ну вот! Непруха! Три кружки пива, чтобы узнать то, чем мне десятки моряков вчера все уши прожужжали. Я ушел, раздосадованный.

На следующий день я долго бродил по набережным и при виде всех этих стоявших на якоре кораблей совсем приуныл. Из порта было видно только море, большие облака простирали над ним свою тень и уплывали в дальние дали. В конце дамбы массивная башня обозначала вход в порт. Над ней возвышалась мачта, а наверху ее бился на ветру флаг, все тот же: осторожно, кракены. Сведения приходили с далекого побережья, где у постов летучей таможни на дюнах не было других дел, как наблюдать за горизонтом. И этот окаянный флаг был на месте в любую погоду. Хоть эти морские чудовища и живут сотни лет, это не мешает им каждую весну подплывать к берегу, чтобы произвести потомство.

Под вечер я снова пришел в «Нос в табаке». Я решил не пытать счастья в других местах, а держаться этого и регулярно наведываться. Немного терпения, и выход из тупика непременно найдется. Уже через неделю все в кабаке меня уважали. Не за мои прекрасные глаза и даже не за щедроты, хотя кошелек мне многое позволял, но за номера Даера, которому глянулась новая публика, да и здешняя можжевеловая пришлась по вкусу. Рюисдал, хозяин заведения, спешил к моему столу, припадая на деревянную ногу, и сам подносил ему вторую порцию только ради удовольствия присесть и от души посмеяться. Ибо Даер, утолив жажду, разыгрывал на столе целые представления. Он решил показать все свычаи и обычаи этой теплой компании бахвалов и выпивох, мастерски им подражая в хорошем и дурном. Поначалу это стоило мне тревожных минут – не раз блестели сталью выхваченные из ножен ножи, ведь чувством юмора наделены далеко не все на этом свете. Но поскольку я не реже других становился предметом этой комедии, а клиентуры Рюисдала прибыло, ничего плохого не случилось. И то сказать, развлечений здесь было немного.