Франсуа Плас - Узник Двенадцати провинций

– Они теперь твои, мне больше ни к чему их хранить.

– Но ведь старый Браз дал их тебе.

– Быть может, для того, чтобы ты их у меня украл, как знать! Старый Браз мне еще много чего дал, что останется со мной навсегда. Оставь их себе. Я приехал не за ними, а повидаться с тобой. Как так вышло, что тебя объявили пропавшим без вести?

– Это долгая история. Не хочется мне вспоминать эту проклятую войну. Посмотри на ребят, что сидят здесь. Один вернулся без ноги, другой без глаза, а третий, вон он сидит, по нему не скажешь, но он оставил там легкое. И им еще, считай, повезло, вот что всего хуже. Мне тоже досталось: трепанация черепа, знаешь, что это такое? Мы все были обречены, не сегодня, так завтра. Каждый день видели, как косило наших товарищей. Из тех, что были призваны со мной из Бреста и воевали в одной роте, оставшихся можно пересчитать по пальцам одной руки. Был у нас талисман, маленькая черепашка, и мы все ей немного завидовали: она-то могла втянуть голову и лапки под панцирь, а мы под огнем этим больше всего и рисковали! Мы звали ее Матушкой. Не могу не улыбаться, стоит только вспомнить ее острую мордочку. Мы ее баловали, даже табаком с ней делились. Как-то раз один парень из моей роты забавы ради перевернул ее на спину, просто посмотреть, как она сучит лапками, да еще и штыком в нее тыкал. Ох и вздул я его! Просто видеть не мог, когда ее обижали, как будто мало было всего этого смертоубийства вокруг… Ну вот, однажды ночью лежу я в окопе, пытаюсь уснуть, Матушка рядом, кемарит в тепле на одеяле, и вдруг я чувствую, как моя голова отделилась от тела… Вот так оторвалась и покатилась, как шар в кегельбане, представляешь, остановилась прямо перед Матушкой и смотрит ей в глаза. Тут я проснулся. Вижу: Матушка сползла на землю. А я весь в поту, зажимаю руками уши, такая паника накатила, ты себе не представляешь. Встал я, ноги как ватные. Вышел из окопа покурить, успокоиться. Караульный уже на ногах не держался, а я все равно спать не мог. Я уже дослужился до капрала, так что приказал ему идти отдыхать, я, мол, сменю его в карауле. Ну вот, стою я, в руке термос с дрянным кофе, грязи по щиколотку. Ночь была светлая, участок тихий, на самом севере Соммы. Что у нас, что на той стороне люди были вымотаны до предела. Вдруг слышу справа выстрел, запаниковал, наверно, кто-то, тотчас на той стороне проснулись, они недалеко были, я слышал, как там орали, поднимали своих по тревоге. Из пулемета застрочили, чтобы уж наверняка. Когда увидели, что мы не отвечаем, угомонились. Привыкли уже, и мы, и они, понимаешь? Вот только, поди знай почему, нашелся один умник, вздумал пальнуть в нас тяжелым снарядом из их окаянного миномета. Ну, это еще полбеды, такие штуки – их слышишь издалека. В том-то и дело! Вот он снаряд, летит, я ничком на землю, а он просвистел надо мной, над окопом и – бум ! Угодил – сиди крепче – точнехонько туда, где я спал пять минут назад. Бедолагу, который занял мое место, разнесло в клочки, голову оторвало начисто! А черепашку нашу я повсюду искал под обломками. Но может быть, она и выжила, они ведь живучие, черепахи-то, и в яме им легче уцелеть, чем нам, грешным. Как бы то ни было, я понял: это мне последнее предупреждение. Тогда-то и решил, что пора исчезнуть.

Через несколько дней объявили наступление, видно, командиры решили, что мы застоялись. В половине первого ночи по свистку все поднялись из окопов на бруствер со штыками наголо. Дождь лил как из ведра, мы месили сапогами грязь, а с той стороны знай косили нас, все равно что на стрельбище. Наша артподготовка запоздала, да и подкачала с прицелом: нас самих огнем накрыло! Прикинь, свои же снаряды сыплются тебе на кумпол с осколками в придачу. Я скатился в воронку от снаряда, ее уже до меня облюбовали, но бедным ребятам, что лежали там, уже не суждено было подняться. Один был и вовсе на человека не похож. Я взял его бляху с личным номером, на ее место положил свою. Дождь все лил, сам не знаю, как мне удалось вскарабкаться наверх, до того было скользко, но, когда я поднялся между рядами колючей проволоки, вся ничейная земля была усеяна трупами и умирающими. Тут грянул взрыв – и все, гасите свечи, нет больше Кермера. Взрывной волной с меня сорвало почти всю одежду. Меня подобрали в траншее, погрузили на телегу. Странное дело, единственное, что я помню, – как звал тебя по имени, когда телега громыхала по булыжной мостовой какого-то старого города в пелене дождя, но, наверно, это тоже был сон. Потом – занавес. Полевой госпиталь, кусочек стали в черепушке, его извлекли и отправили меня сюда, на побережье, на поправку. Здесь я встретил Силке, мою суженую. Я вас познакомлю завтра, постоялый двор принадлежит ей, и скоро мы поженимся.

– А как же твои родители, ферма в деревне?

– Лоик Кермер умер. Его больше нет на этом свете, вот и все. Ты ночуешь, разумеется, у нас? Комната для тебя готова.

Назавтра, спустившись в обеденный зал, я увидел хлопотавшую там молодую женщину и, кажется, потер глаза, сам себе не веря: она как две капли воды походила на Силде. Она варила кофе и улыбнулась мне так, будто мы были знакомы всю жизнь. Это была невеста Кермера, так стоило ли удивляться? Мы сели завтракать втроем.

Кофе с молоком. Хлеб с маслом. Счастье нового дня. Раз-другой я спросил себя, не снится ли мне все это. Что, если Матушка, черепашка из окопов, встретила смерть в Варме под именем Бабушки, поднявшись вверх в своих песочных часах? Невеста Кермера смотрела на меня тем же чистосердечным, решительным и чуть насмешливым взглядом, который я встретил по приезде в Варм, за гранью времени, по ту сторону.

Кермер спросил, что я делал во время войны. Я не сразу нашелся что ответить, но было нетрудно заговорить ему зубы рассказом о буднях деревни, которые он хорошо знал, об односельчанах и о тех, кто не вернулся, о моих хворях и потере памяти. Он уже узнал от кого-то, что Ивон Рыжий погиб в море, когда судно его хозяина потопила подводная лодка.

Я прожил вне этого мира четыре года, а мне казалось, что и того больше. Но как бы ни были необычайны мои приключения, куда удивительнее было выжить, как Кермер, в этом вихре убийственного безумия, разбившем миллионы жизней на полях нашей страны, в грязи и крови. Прав был старый Браз.

За окнами, насколько хватало глаз, тянулся песчаный берег. Мы встали из-за стола одновременно. Кермер набросил армейскую куртку на плечи своей суженой, и мы отправились прогуляться. Довольно долго мы шли в молчании по тропе таможенников. Кермер разоткровенничался. Остановившись, чтобы выкурить сигаретку, он шепнул мне, что не гнушается промышлять контрабандой табака безлунными ночами.

– Берегись таможенников, Кермер, берегись таможенников… И особенно берегись летучей таможни.