Франсуа Плас - Узник Двенадцати провинций

Не было ни одной жизни, которую не потрясла война, ни одной семьи, которая не понесла утраты. Моя маленькая трагедия не имела веса в этой большой общей беде. Меня это устраивало, потому что объясняться я не хотел. Я находил работенку там и сям, чтобы прокормиться, впроголодь, конечно, ведь в это скудное время в изобилии была только нужда.

Дом старого Браза потихоньку разваливался, зарос мхом и крапивой, посреди жилой комнаты вырос кустик орешника, кровать-сундук была сломана, все углы затянуты паутиной. Две недели я косил и корчевал, выносил мусор, жег кусты и сорную траву. В ящике буфета лежали три заплесневелых конверта. Адреса на них были размыты от сырости. Я высушил их, потом вскрыл, постаравшись не повредить письма, что было нелегко – все они прилипли изнутри к конвертам. Два письма были адресованы старому Бразу: одно оказалось ошибкой военных властей, какой-то служака дал маху, прислав ему официальный приказ о мобилизации с предписанием немедленно прибыть в расположение части; второе – от нотариуса, который подтверждал, что его последняя воля исполнена, и поручал отпеть его господину кюре (святая простота этот нотариус!). Третье письмо предназначалось лично мне, оно было послано на адрес старого Браза Лоиком Кермером:

Старина Гвен, я не уверен, что еще буду топтать землю, когда ты прочтешь эти строки. Пользуясь увольнительной в Париже, пишу тебе письмецо. Завтра я возвращаюсь на фронт, читай: в ад. Мы сидим в окопах, как крысы, нас косят из пулеметов, травят газами, бомбы падают нам на голову и превращают товарищей в кровавое месиво. Это чертова лотерея, в которой наверняка вытащишь не тот номер, не сегодня, так завтра. До сих пор часы старого Браза приносили мне удачу. Я знаю, что они твои, и сожалею обо всем. Я верну их тебе, когда кончится война. Ты только не удивляйся. Честно, мне жаль, что мы тебя обижали. Мы дразнили тебя Перхуном, а здесь полным-полно славных парней, выхаркивающих свои легкие, и поверь, от этого никому не смешно. Не суйся сюда, если только можешь этого избежать. Держись подальше. Никто больше не знает, за что мы идем на смерть. Если получишь это письмо, напиши мне, что сталось с Ивоном, я давно не получал от него вестей.

Был конец августа. Новости доходили нескоро; известно было только, что большое контрнаступление французской армии и союзников заставило немцев отступить. В сентябре все пошло быстрее, и в октябре уже никто не сомневался в исходе. Но только 11 ноября вновь зазвонили колокола, возвещая на сей раз о победе и перемирии, о конце этой Великой Войны, которую мне не довелось увидеть.

Деревня жила в ожидании тех, кого пощадил Анку. Вернулись немногие и не в лучшем состоянии.

А Кермер пропал без вести.

Я же решил прожить мою жизнь под другими небесами. Наведавшись к нотариусу, я выставил дом старого Браза на продажу, но не сказать, чтобы покупатели валили валом. Я нашел скупщика краденого, который охотно сторговал оставшиеся у меня золотые монеты, надежно спрятанные за подкладкой пальто. На вырученные деньги я впервые в жизни сел в поезд и добрался до Парижа. Там, в квартале Монпарнас, мне подвернулась работа в одном из множества кафе вокруг вокзала.

Каждый понедельник я ходил в Национальную библиотеку, в отдел карт и планов, в поисках чего-нибудь, мало-мальски похожего на загадочные Двенадцать провинций. Я нашел много старых карт Нидерландов, знакомился с их зыбкой географией озер и каналов, увидел земли, затопленные водой и отнятые у моря, читал раскатистые названия городов, но не узнавал ту страну, в которой прожил четыре года вдали от мира. Библиотекарь, выдававший мне тома, по мере того как я заполнял формуляры, уже узнавал меня и даже стал помогать мне в поисках. Сам не знаю, как я обмолвился ему про анатомический атлас, но он так живо заинтересовался им, что однажды мы договорились встретиться вечером. Когда я раскрыл толстую книгу на столе, он невольно вскрикнул – я аж подскочил, не ожидая ничего подобного от такого сдержанного человека. Он долго перелистывал ее, а потом сказал с дрожью в голосе, что другой такой редкости на всем свете не сыскать, и добавил, что, если, паче чаяния, я готов с ней расстаться, главный хранитель отдела науки наверняка охотно ее купит, а если нет, то он сам берется найти для меня коллекционера.

Так эта книга, появившаяся из ниоткуда, попала в Национальную библиотеку и, надо полагать, по сей день мирно спит в отделе редких рукописей под кодом «1087 OudBraz»…

Вырученные деньги с лихвой обеспечили мне тылы. Мало того, в тот же день нотариус сообщил, что есть покупатель на дом старого Браза. Я поехал обратно в деревню. И там, заключая сделку, нашел второе письмо от Кермера.

Старина Гвен,

ты наверняка удивишься, получив это письмо. Твои часы все еще у меня, и я поклялся, что отдам их тебе в собственные руки, но, сам понимаешь, вернуться в деревню я не могу: для всех я пропал без вести. Посылаю тебе мой адрес, это на берегу моря, сразу после границы: постоялый двор «Черная телега» по дороге на Де-Панне. Ты будешь желанным гостем. Жму твою руку и искренне надеюсь, что тебе захочется меня повидать.

Назавтра я вернулся в Париж. Оттуда выехал на север, пересаживаясь с одного местного поезда на другой, то и дело застревая из-за военных составов и разрушений. Я проезжал городок за городком, видел кирпичные дома, черные от угольной пыли, раздетые зимой садики, согбенные фигуры на булыжных мостовых, брошенные, а порой изувеченные фабрики, устремленную в небо обезглавленную культю колокольни. Я видел развороченную землю в воронках, деревья, поваленные стальными грозами, обломки техники, сотнями ржавеющие в окопах, и еще, везде и повсюду, роты солдат, растянувшиеся длинными нестройными шеренгами: здесь все еще копали землю, продолжая искать убитых.

В Дюнкерке я пересел на ветку, которая вела в Бельгию через песчаные дюны. Сошел в Зюйдкоте и двинулся вдоль берега. Уже стемнело, когда я наконец увидел постоялый двор, единственную постройку у самых волн, с таинственной вывеской «Черная телега».

Я толкнул дверь; обеденный зал был скудно освещен нефтяными лампами, клиентов не больше десятка. Некоторые говорили на фламандском языке, очень близком к тому, что я слышал в Двенадцати провинциях. Высокий малый вышел из-за стойки и, чуть замешкавшись, как и я, стиснул меня в объятиях.

– Гвен! Гвен Перхун!

– Кермер!

– Не произноси этого имени! Здесь меня зовут Ян Клеремерс!

Наверно, мы оба сильно изменились. Но он – куда больше меня. Он возмужал и даже располнел. В нем не было ничего от военного, отросшие волосы завивались белокурыми кудрями, а тонкие усики скрывали шрам в уголке рта. Та же стать, то же широкое красное лицо жизнелюба, даже смех тот же: я не мог не заметить, до чего он похож на человека из того мира, откуда я вернулся, на Йорна. Мы сели за стол, он наполнил два стакана, встал, сделав мне знак подождать, и вернулся с часами старого Браза. Я взял их в руку, они показались мне легче, чем помнилось. Цепочка тихонько звякнула, стекая в мою ладонь, и я вздрогнул, как живого увидев перед собой моего учителя. Я сжал часы в кулаке и протянул Кермеру.