Лей Бардуго - Язык шипов [litres]

Песня изменилась, перестала быть благозвучной. Диссонанс заставил принцев поморщиться. Зрители смущенно опускали глаза, кое-кто прятал усмешку. Сигне стиснула пальцы Уллы так сильно, что костяшки соприкоснулись, но Улла заранее предупреждала, что аудитория не поймет перехода, и потому девушки не остановились, а запели громче. Лицо короля исказилось недовольством. Королева обратила взор узких голубых глаз на хормейстера. Тот сохранял безмятежное выражение – знал, что последует дальше.

Улла написала эту песню в новом музыкальном ладу с непривычным количеством интервалов, и, хотя неподготовленному уху композиция могла показаться нагромождением звуков, девушка продолжала выводить мелодию, уже слыша, как рождается гармония. И Улла, и Сигне пели строго по нотам, не позволяя себе изменить мотив на более близкий к шаблону, и их голоса вибрировали в воде над сценой и вокруг нее. Между проложенными по дну дорожками разноцветным фонтаном взметнулись бледно-розовые актинии, ярко-красные морские веера, мясистые бурые стебли ламинарии и пестрые ветки кораллов.

Зрители изумленно ахали: подводный сад разрастался. Пульс Уллы участился, кровь в жилах потрескивала, как будто в них текла жидкая молния, как будто сотворенная ею песнь существовала всегда и лишь ожидала, пока певица к ней придет. Штормовая магия – это легко, даже возводить замки или создавать драгоценные камни несложно, если придерживаться нужных нот. Но творить живую материю? Песнь Уллы не просто вылепливала существ, а учила их понимать собственные потребности, добывать пропитание, выживать.

Вот так и появились королевские сады. Улла и Сигне стали их архитекторами. Две неизвестные девушки, которые до сих пор были почти что невидимками.

После того как выступление завершилось, громче всех аплодировал юный принц Роффе. Он пренебрег формальностями, из-за которых ему пришлось бы несколько часов кружить вокруг певиц, несмотря на их низкое происхождение. Принц просто пробился через толпу, и Улла заметила, как Сигне развернулась к нему лицом, словно по воле течения.

Сперва Роффе обратился к Сигне в ее сверкающем костюме.

– Расскажи, как вы это делаете, – просил он. – Все эти животные и растения – они настоящие или после выступления исчезнут?

Теперь, когда песнь завершилась, Сигне будто онемела.

– Растения… – повторил попытку Роффе.

– Они будут жить, – сообщила Улла.

– Звуки были такими неприятными…

– Правда? – Из-под драгоценностей, которыми был усыпан костюм Уллы, показался жесткий костяной панцирь. – А может быть, всего лишь непривычными?

Сигне пришла в ужас. В прежние времена, как и в нынешние, простолюдин не смел прекословить члену королевской семьи, даже если тот сам затевал спор.

На лице принца Роффе, однако, отразилась лишь задумчивость.

– Совсем уж неприятными я бы их не назвал, – медленно промолвил он.

– Звуки не были неприятными, – твердо заявила Улла, сама не понимавшая, отчего ее язык сделался таким дерзким. Этот юноша – королевич, его внимание может проложить ей путь в придворные певицы. Она должна держаться со всей любезностью, льстить и угождать. Вместо этого Улла брякнула: – Ваши уши просто не знали, как их воспринимать.

После этих слов принц посмотрел на нее – впервые посмотрел как следует. В его роду у всех были необычные глаза, темно-синие, темнее, чем морская вода. Взгляд синих глаз принца Роффе натолкнулся на непроницаемый взор девушки, скользнул по черным волосам, венку из белых лилий, неуклюже съехавшему на затылок. Не этот ли прямой взгляд придал Улле смелости? Она привыкла, что от нее отворачиваются – все, кроме Сигне, порой даже родная мать.

– В магии красота необязательна, – сказала Улла. – Красиво лишь простое волшебство, а великая магия требует взбаламутить воду, посеять хаос. Нужно разрушить, прежде чем создать что-то новое.

– Что-то необыкновенное, – с рассеянной улыбкой прибавил Роффе.

– Да, – неохотно согласилась Улла.

– А какой хаос вы способны посеять на поверхности? – задал вопрос принц.

Улла и Сигне застыли, точно околдованные этими простыми словами. Шанс блеснул приманкой – настолько же соблазнительной, насколько и опасной. Каждое лето королевичи отправлялись на берег, в большой город под названием Зёндермейн. Сопровождать принцев дозволялось лишь фаворитам – отпрыскам благородных семейств.

Теперь уже Улла на время лишилась дара речи, и за них ответила Сигне. Живость в ее голосе свидетельствовала о том, что девушка обрела не только былую уверенность в себе, но и что-то еще.

– На берегу мы могли бы наделать немало шума, – заявила она. Блестки на ее теле мерцали, словно жемчуга и янтарь. – Ну, а там кто знает?

Принц сверкнул улыбкой.

– Значит, мы должны это выяснить, – заключил он.

В небе словно засияла новая тройная звезда: Улла – бушующий темный огонь, Сигне – ярко-рыжий, пламенеющий факел, и золотоволосый Роффе – теплое солнце. В некотором смысле принц не слишком отличался от своих подруг: будучи шестым по счету сыном короля, он едва ли считался наследником, и главное, что от него требовалось, – не путаться под ногами. Особых надежд на Роффе не возлагали; он мог не утруждать себя науками, не вникать в тонкости управления государством или искусства войны. Все это сделало его ленивым. Когда Роффе хотел есть, слуги приносили ему еду. Утомившись, он ложился спать, и его покой охраняли безмолвные стражники, чьи мощные шеи и широкие плечи делали их похожими на морских скатов. И все же трудно было не поддаться его обаянию. «Сплаваем к горячим источникам? – предлагал Роффе. – Поохотимся на морских ежей? Давайте отправимся в верховья реки и там напугаем какую-нибудь прачку?» Улла и Сигне следовали за ним, потому что он – принц, а принцам не отказывают. Они соглашались, потому что устоять перед его улыбкой было невозможно.

Роффе утверждал, что хотел бы петь, однако Улла довольно скоро пришла к тому же выводу, что ранее сделали наставники принца: несмотря на сильный голос и неплохой музыкальный слух, сосредоточенности у него было не больше, чем у чайки, он моментально отвлекался на любую мелочь. Роффе был рассеян, он быстро начинал скучать и все свои неудачи, даже самые мелкие, воспринимал как страшную трагедию. Когда Улла его укоряла, он лишь отмахивался:

– От меня не ждут успехов. Выдающиеся достижения – удел моих братьев.

– И тебя это устраивает?

– Неугомонная Улла, – поддразнивал Роффе. – А ты зачем так надрываешься? Я чую твое честолюбие не хуже, чем запах крови в воде.

Эти слова отчего-то вызывали у нее чувство стыда. Песнь – вот все, что она имела и за что цеплялась, что отрабатывала и доводила до совершенства, как будто верила, что определенный уровень мастерства поможет ей занять достойное место в жизни.