Диана Ибрагимова - Тайнопись видений [litres]

Они сидели на складных стульях возле жаровни, а повар переворачивал мясо и рассказывал о дальних странах. Дул прохладный весенний ветер, и мама то и дело поправляла одеяло, сползавшее с маленького Липкуда. Отец слушал повара с горячим интересом и то громко спорил, то хохотал на всю улицу. Он был ярким и большим, как фейерверк. А мама тихой и уютной, как прикроватная свечка.

Тогда у Липкуда все было хорошо, и он не замечал. Потом все стало плохо, но и тогда он предпочитал не видеть. Только теперь Косичка остро почувствовал каждого из этих брошенных миром детей с черными лентами в волосах. Он услышал тонкие жалобные песни возле винных, обратил внимание на голодные взгляды в надежде, что какой-нибудь малыш в толпе уронит кусок пирога, и ему скажут не подбирать, или что повар забудется и спалит булку. Липкуд почти осязал страх детей перед взрослыми, раны и ожоги, унижения и мольбы. Певун увидел все, и разноцветный Эль-Рю потемнел в его глазах, слившись с мороком черных лент.

Косичка достал из кармана царский сребреник, усадил Эллу на табурет возле жаровни и заказал столько еды, сколько ей в жизни было не съесть. Потом купил сладостей, синее платье с вышивкой на воротнике, брошку в виде птички и заколку в волосы. Девочка была до того счастлива, что попискивала и колотила ногами, а перед глазами Липкуда стоял образ маленького растерзанного тельца на тротуаре.

Пока Элла радовалась подаркам, он прикидывал, сколько здесь порченых. В это время все ходячие и относительно здоровые дети собирались на площади в надежде поесть. До того как уборщики принимались за заботу, на земле можно было найти огрызки и объедки, имевшие преимущество перед отбросами с помоек. От последних могло случиться отравление, и большинство порченых погибало именно так. Другая часть умирала от издевательств, холода или цепных псов, которых иногда нарочно спускали в часы затмения, чтобы они загрызли пару-тройку плохо спрятавшихся бродяжек.

Так было всегда, каждый день, много лет подряд, и если бы прежний Липкуд позволил себе окунуться во все это, он бы не выдержал и потому скрывался под маской веселого беззаботного шута, не имевшего привязанностей и думавшего только о собственных бедах. Но теперь он другой. Теперь он знает, что делать и как бороться. Неважно, маленький ты человек или большой. Важно – действуешь ты или стоишь, опустив руки, сродни валуну посреди речного течения.

И вот почему Липкуда так восхитил курчавый парень из Унья-Паньи, выступивший против толпы моряков ради защиты незнакомой девочки.

– Т-ты какой-то хмурый, – сказала Элла. – П-почему не кушаешь? Т-такая вкуснятина!

Все щеки у нее были в масле. Порченая протягивала певуну ломоть хлеба с жарк и м, пропитанный мясным соком и щедро посыпанный маринованным луком с петрушкой. Косичка откусил угощение, не чувствуя вкуса, и, пока жевал, насчитал человек десять порченых. Маловато для такой огромной площади. Их будет лучше видно вечером, когда горожане разбредутся по домам, а торговцы соберут палатки и занесут уличные кухни. Сейчас здесь было столько народа, что Липкуд не мог различить ни статую царицы Варьяны, окруженную коленопреклоненными наместниками, ни центральный фонтан, ни нижние этажи главных городских зданий.

– Доедай, и важным делом займемся, – предупредил Косичка через минуту раздумий. – Дам тебе задание.

– Угу, – пробубнила девочка, отхлебывая из кружки горячий чай с пряностями. – Х-хочешь я тебе подарю свою б-брошку?

– Это еще зачем? Она тебе не нравится?

– П-просто ты с утра очень г-грустный, – расстроенно сказала Элла. – И с-сердитый. Н-не улыбался ни разу. Не шутил с-совсем. И не разговариваешь с-со мной почти. Я п-переживаю. Мне даже немножко страшно. П-почему ты такой? Я тебя как будто н-не узнаю.

– Это… это так бывает, когда внутри одного человека появляется другой, – пояснил Косичка, не чувствуя в себе сил изображать радость. – Это немножечко больно, поэтому я такой.

Элла перестала жевать. Глаза у нее стали круглыми-круглыми, как две серебряных монетки.

– Т-там у тебя шаман?! – шепнула она, ткнув певуна в грудь.

– Нет, Элла. Просто… характер у меня меняется. Я кое-что понял, чего раньше не понимал, и мне надо немного времени подумать. Ничего, если я таким побуду?

– Л-ладно, – согласилась девочка. – Но только н-немножко. А если у т-тебя там шаман, я его закрашу мелком!

Косичка хохотнул, погладив ее по голове.

«Эх, Элла, – подумал он. – Хотел бы я решить все вот так запросто. Взять бы мелок и закрасить все черные ленты… только не те, что у порченых в волосах. А те, что в людских головах испокон веков засели».

– Я доела, – сообщила девочка.

– Хорошо. – Липкуд встал и стряхнул с кафтана крошки. – Теперь слушай меня внимательно. Сейчас мы с тобой купим много пирожков, и ты будешь тихонько, незаметно раздавать их порченым. Каждому пирожок и медяк. Всем подряд, кого увидишь. И когда будешь давать, говори им, что морозный колдун Липкуд Косичка собирает труппу и ему нужны артисты. Спроси, есть ли у них друзья, которые не могут ходить, больны или умирают от голода. Возможно, мы еще спасем кого-то.

– А п-почему ты сам это н-не скажешь? – сконфузилась Элла. – Я н-не хочу одна идти. Вдруг п-потеряюсь.

– Я буду стоять неподалеку. Не переживай. Они не все такие доверчивые, как ты. Могут меня испугаться и не пойти с нами, а тебя они послушают. Говори тихо, чтобы никто посторонний тебя не слышал. Скажи, что я буду ждать их на площади сегодня вечером, после окончания гуляний.

– М-мы теперь богатые? – тихо поинтересовалась Элла, усаживаясь на стул под очередной кухонной палаткой.

– Да, – согласился Липкуд. – Боллиндерри сказал, что мы его разорим, если останемся в городе. Поэтому дал мне денег на театр и велел уходить в другие места.

Элла счастливо запрыгала, хлопая в ладоши.

– Это т-ты такой хмурый потому, что т-теперь за тобой не только я, а целая т-толпа ходить будет и т-ты боишься их всех полюбить? – спросила она.

– Да, – вздохнул Липкуд. – Вроде того.

Запись от вторых суток Белого Дракона.

Четвертый узел. Трид тонкого льда. 1019 год эпохи Близнецов.

Жизнь Кайоши стала невыносимо однообразной. Дважды в день, утром и вечером, приходил доктор. Делал иглоукалывание и массаж, от которых не было толку. Днем наведывался Цу-Дхо и говорил отстраненно о погоде, о новых стихах и пожеланиях императора. Он не задавал провидцу вопросов, и оттого стена, выросшая между ними, казалась еще монолитней.