Диана Ибрагимова - Тайнопись видений [litres]

Поблажка телу в виде мытья теплой водой привела к тому, что разум предал хозяина, не пожелав бездействовать. Треклятая записка Такалама всплыла в памяти. Юноша нервно дернулся, напугав Рори. Плевать на порченых стариков с их великими тайнами. У Нико зрел другой план, и Такаламу он бы не понравился.

Запись от вторых суток Белого Дракона.

Первый узел. Трид спящих лесов. 1020 год эпохи Близнецов.

– Я достал это! – выпалил Осита, врываясь в гостевую комнату.

Он опять не до конца поднял дверь, и расписное полотно в желтых лилиях грохнулось об пол. Оба провидца вздрогнули и подскочили на подушках. Ясурама пролил чай себе на скрещенные ноги, а Доо от неожиданности смахнул рукавом несколько фишек со стола, нарушив узор игры, в которую они бились с самого утра.

– Ах ты негодный мальчишка! – начал было Доо, но тут же замолк, увидев, что Осита трясется, словно бумажная фигурка на нити в сильную бурю.

– Я достал! – повторил слуга, почти падая на колени и протягивая провидцу плотный белый свиток длиной с мизинец. – Теперь вы заберете меня обратно?!

Доо тут же забыл про игру, а Ясурама – про мокрый подол. Они переглянулись, не скрывая ужаса и восхищения, потом пухлый провидец спросил:

– Как ты это раздобыл, мальчик?

– Я!..

– Тш-ш-ш-ш! Говори тихо! Вдруг Маэда уже вернулся.

Слуга подвинулся ближе и перешел на шепот:

– Я раньше подглядывал, куда Каёси-танада его прячет. С тех пор как он не встает, он его оттуда не доставал. Я дождался, пока он крепко уснет, и тихонько вытащил.

– Друг мой, это великий момент! – восхитился Доо, обращаясь к Ясураме.

Тот усиленно закивал, но касаться свитка оба опасались.

– Разверни-ка его, Осита!

– Н-но я боюсь!

– Хочешь ты вернуться ко мне или нет?

Мальчик дрожащими руками выполнил приказ, и перед провидцами оказалась длинная шелковая лента, исписанная больше чем на треть мелкими, невообразимо красивыми иероглифами.

– Проклятье! – выругался Ясурама и тут же схватился за рот. – О Боги-Близнецы, простите сквернословие вашему слуге, не отрекайтесь от меня!

– Это тайные шифрования для императора, – поморщился Доо. – Я совсем забыл, что верхний круг провидцев использует усложненную криптографию.

– Значит, все было зря, – огорчился Ясурама, а вместе с ним и Осита.

– Что вы, друг мой! – хитро прищурился Доо. – Мы нашли тайные записи, да еще и на императорском шифровании! Это величайший козырь! Кайоши-танада скрывает часть видений от Ли-Холя! Мы должны немедленно идти с этим к настоятелю! Он повысит нас за раскрытие предательства!

– Но разве Цу-Дхо не выказывает большое расположение к Кайоши-танаде? – с опаской спросил Ясурама, маша веером на подол, чтобы тот скорее высох.

– Настоятель верен императору, – с важностью заявил Доо. – И он никогда не простит такого нарушения правил. Даже собственному сыну не простит! Тем более что сына у него нет. Вспомните, как он рассердился, когда Кайоши-танада совершил ту ошибку. Теперь доверие к нему пошатнулось, а мы нанесем последний удар! – С этими словами Доо разрезал воздух ладонью.

– А если он не согласится повысить нас за донос? – выдал Ясурама на удивление умную мысль.

– Тогда мы пригрозим рассказать об оплошности Кайоши-танады всему храму, и это о-о-очень скоро дойдет до императора! – парировал Доо. – Цу-Дхо мигом сместят с должности настоятеля, раз под его носом творится такое! Идемте немедленно, Ясурама! И ты, Осита, пойдешь с нами и расскажешь все, что видел, так, как рассказывал это нам!

– А настоятель не рассердится на меня?

– Ну что ты, мой мальчик. – Доо ласково погладил слугу по голове. – Он наградит тебя, а раз я стану провидцем ранга повыше, у тебя вырастет жалованье, и ты скорее освободишься от долга. Когда выплатишь все храму, будешь сам распоряжаться заработанными деньгами и хоть каждый день покупать себе чесночные конфеты. Разве это не замечательно? Ясурама, ну что же вы все возитесь?

– У меня тут ужасное темное пятно!

Доо достал веер, еще один сунул Осите, и вот уже трое склонились над подолом Ясурамы и пыхтели, гоняя по комнате воздух до тех пор, пока Доо не догадался отправить мальчишку за сменной одеждой.

Материк Намул, Царство Семи Гор, г. Эль-Рю,

1-й трид, 1020 г. от р. ч. с.

С утра у Липкуда страшно болела голова и внутри все сжималось в тугой комок. Свет, падавший в камеру, проявлял рисунок на штукатурке, где от шамана осталось размазанное пятно, почти слившееся со стеной. Косичка смотрел на него не мигая и пытался вспомнить что-то важное. Когда он прикоснулся к шаману, их сознания будто объединились, и Липкуд увидел мысли колдуна. Образы, о которых тот думал. Надо было срочно их вспомнить, иначе… все будет плохо. Очень-очень плохо. Неспроста Косичку донимало плохое предчувствие.

Как только рассвело окончательно, со стороны улицы послышалось цоканье копыт и грохот колес по брусчатке. Липкуд вскочил, подпрыгнул и вцепился в прутья окошка. Он увидел дорогие замшевые ботинки, прошагавшие влево, ко входу. Сердце загрохотало о ребра, словно кусочек льда внутри жестяной банки с кофе, встряхнутой буфетчиком.

– О, нет, – выдохнул Липкуд, все еще не понимая, чего так испугался.

Ему померещился пепел и маленькая белая фигурка, лежащая на камнях. Косичка едва успел растормошить сонную Эллу, когда в коридоре послышались шаги тюремного охранника.

– Встать! – рыкнул он, открыв дверь.

«…заключению в этой камере без воды и пищи до конца зимы… – всплывали в памяти Липкуда обрывки приговора, произнесенного тем же голосом. – Порченая… лично в руки Ардала Марвиса… наказаний любого вида, вплоть до смертельных».

– Ну что, Косичка, владелец театра из двух человек, – послышалась ехидная речь Боллиндерри. – Готов услышать решение суда?

Хозяин «Чудесатого театра» заглянул в камеру, и в этот момент Липкуд вспомнил все, что будет дальше.

«Слушай, я что хочешь сделаю…»

«Ты еще торгуешься? Жди подарочек под окном… может, к вечеру».

Удар. Кровь на губах и оцепенение. Визг Эллы. Подол ее платья, выскользнувший из рук. Хохот Боллиндерри. Собственный истошный вопль: «Лысая тварь! Не смей ее трогать! Не смей ее трогать, подонок!»

Звон в ушах. Удары головой о стену и кровавые следы на ней. Голос Эллы со стороны улицы: «Л-липкуд! Мне страшно!»