Диана Ибрагимова - Зенит затмения [litres]

– Принесла мне умыться? Я слышу воду.

– Я тебя и побрить пришла. Ты же страшный, как чудо-юдо лесное. И обросший весь. Княжна говорит, в таком виде тебя к народу выпускать нельзя.

– Клецка сказал или сама вызвалась? – хмыкнул князь.

– Я тебе кипяток на голову вылью, – заявила веда, краснея до кончиков ушей. – Садись давай, малыш-слепыш. Мамка за тобой поухаживает.

Нико послушно нащупал лавку и сел.

Олья взбила в пену заранее размягченное мыло, убрала волосы с лица князя и снова замерла, глядя на него.

Он не был похож на Василя ни одной черточкой. И в этих глазах, ярко-зеленых в солнечном свете и бирюзовых, почти голубых в тени, никогда не было такого страха, какой Олья видела у жениха, когда призналась ему у Взрыля. Те глаза еще долго снились ей в кошмарах. До тех пор, пока Олья не нашла эти.

Нико наверняка почувствовал, что веда снова смотрит, но ничего не сказал, и Олья встрепенулась сама. Она набрала пены в ладони, провела по щекам князя, колким от щетины, по подбородку и под носом.

– Только не сбрей клинышек под губой, – попросил Нико. – Это что-то вроде… традиции.

– Да уж не дура, – пробормотала Олья. – Это как нам косы свои отрезать.

Она достала лезвие и принялась аккуратно сбривать жесткие волоски с правой щеки князя. Только бы не зареветь и не порезать Нико, если глаза вдруг помутнеют от слез.

Это был первый и последний раз, когда они вот так остались наедине и когда Олья могла без стеснения касаться человека, которого любила. Скоро она пойдет под затмение, потому что решила защищать его. И это не страшно. Страшно только, что этот момент закончится.

Олья медленно проводила ножом, убирая белую пену, и смотрела, запоминая родинку под глазом и морщинки между бровями от привычки Нико хмуриться. Плескалась вода, и блестящая бритва все скребла по намыленной коже. Олья почти не дышала. Так дорого ей было каждое мгновение.

Наконец она закончила, принесла полотенце и стерла остатки пены, а потом намазала щеки князя чем-то вроде масла, предложенного бабоньками, чтобы кожа не воспалилась от жары и не покраснела.

В конце Олья хотела пошутить, что мамашка закончила возиться с малышом, но вместо этого наклонилась к Нико и поцеловала.

Его губы были сухими и горячими, а щека влажной и теплой. Он пах душистым мылом, и его волосы, несмотря на густоту, были мягкими, как шерсть Морошки. Олья резко отстранилась и вытерла слезы.

– Ты что делаешь? – тихо спросил Нико.

– Плату получаю, – хмыкнула веда, стараясь держаться как обычно. – Я тут за тебя грудью встану, хоть так расплатись. Что, нельзя?

– Для жизни слишком дешево берешь.

Олья фыркнула, бросила лезвие в воду и развернулась, чтобы уйти. Но Нико, плавно поднявшись со скамьи, так, что веда даже не заметила, вмиг оказался рядом и обнял ее со спины. А затем развернул к себе и поцеловал. По-настоящему. Как даже Василь не целовал. И ведь знала Олья, что зря только душу и себе, и ему бередит. Знала, что стыдно перед девоньками. Знала и не оттолкнула. Вот же дура. Ни гордости, ни ума не осталось. Только крепкое объятие, кудри, щекочущие лицо, холодная серьга, касающаяся щеки. Запах мыла и губы, конечно губы.

– Одежда твоя на лавке, – дрогнувшим голосом сказала Олья.

Она схватила чашку, расплескав половину мыльной воды, и, чуть не поскользнувшись на ней, побежала прочь из комнаты.

Нико подобрал мокрое полотенце и обтерся им. Нужно было не подавать вида. Притвориться, что нет головной боли, тошноты и слабости в коленях. Властий запретил себе думать об этом, хотя ему было так плохо, что он едва держался на ногах.

Чуть погодя за ним пришла уже не Олья, а Унара.

– Эй, князь, ты там не голый? – спросила она.

– Нет, не голый, но не оделся еще. Сколько сейчас времени?

– Так уж три часа пополудни. Топать нам скоро. Наряжайся давай. Чего как Княжна возишься?

– Я сейчас.

Ткань рубашки пахла мылом. Этим проклятым ромашковым мылом, которое так любил Такалам и от которого у Нико все внутри сжималось в тугой болезненный ком. Глупый старик. Уж в этот день он должен быть рядом. Даже если предположение Кайоши правдиво и Такалам замалчивал грядущий переворот. Даже если так. Нико все равно хотел, чтобы он был рядом в этот день.

Нащупав обувь, Седьмой решил остаться босиком, так легче «видеть» ногами, а в последнюю очередь прикоснулся к ленте.

«А это, похоже, для глаз, – догадался Нико. – У слепых беспомощный взгляд».

Он сжал ленту и, бросив ее на пол, пошлепал по каменным плитам в коридор, где ждала Унара. Она ничего не сказала, только взяла властия под руку и потащила к остальным.

Скоро пяткам стало тепло, и Нико понял, что они проходят под куполом, где пол нагрелся от лучей. Серьга мягко билась о кудри от каждого шага. Пахло свежим ветром из распахнутой двери в конце коридора.

– Не грохнись, тут ступени, – предупредила Унара.

Нико спустился по длинной лестнице, и трава, проросшая между камнями центральной аллеи, защекотала ноги сквозь тонкий хлопок. Все стояли здесь. Во дворе, перед главным зданием. Властий слышал, как две с лишним тысячи человек опустились перед ним на колени.

«Я в порядке, – подумал он, хотя никто не мог прочитать его мысли. – Я готов».

– Великий господин! – послышался взволнованный голос Ясурамы. – Великий господин, у нас было еще одно видение!

От него воняло одновременно потом и одеколоном. А может, это был запах Доо, подскочившего с другой стороны.

– Великий господин! – эхом повторил толстяк. – Подсолнухи! Белый Дракон сказал, что нам не хватает подсолнухов! В нашем видении мы все шли в поле, держа в руках подсолнухи! Они были неспелые! То есть желтые. То есть…

– Это как неспелое затмение! – добавил Ясурама. Он, как всегда, жестикулировал, и концы его длинных рукавов касались штанин властия. – Это как символ солнца! Белого Дракона! Сейчас же трид солнечных цветов!

Запахло чесноком: значит, и Осита рядом.

– Когда мы ехали сюда из Падура, вдоль дороги нам встретилось несколько полей, прежде чем начался лес, – заметил Кайоши, чье кресло Нико услышал раньше, чем самого Клецку. – Насколько я помню, одно из них подсолнуховое.

– Значит, мы пойдем по дороге, – кивнул властий. – Нас все равно ждут. Нет смысла прятаться. Приготовьте ремни для Астре. Я пока поприветствую людей.

– Может, нам стоит довезти его до поля в кресле? – осторожно предложил Клецка. – Вы еще довольно слабы.

– Я в порядке, – отрезал Нико. – Я понесу его сам.

Воздух дрожал от тепла, колебался сродни прозрачной струйке над свечой. Было жарко и от солнца, и от потных ладоней Марха и Рори, лежавших на плечах Астре с обеих сторон. Вся семья собралась в круг, обнялась и молчала. Астре катал на языке слова, пытаясь подобрать хоть что-нибудь ободряющее, но даже в уме это звучало ужасно. Шивил ревел, прижимаясь к Сиине, Дорри всхлипывал, Яни изо всех сил улыбалась, но уголки ее губ дрожали, а мокрые дорожки на щеках не успевали высыхать. Генхард стоял рядом с ней, опустив кудрявую голову, и шумно дышал. Сиина с Мархом держались изо всех сил, но даже правдолюбец шмыгал. Не плакали только три человека: Зехма, Астре и Рори. И если первым двоим это было привычно, то от Рори такого поведения никто не ожидал.