Джон Толкин - Властелин Колец [litres]

Всадники смотрели на Теодена, будто пробудившись ото сна. После музыки Сарумановых речей голос Короля показался им карканьем охрипшего старого ворона. Но Саруман утратил власть над собой, не сдержал ярости и резко перегнулся через решетку балкона, словно хотел ударить Короля посохом по голове. Многим даже показалось, что чародей на миг превратился в змею, готовую к прыжку.

– Это я повисну на веревке на потеху воронью?! – зашипел он, да так, что все вздрогнули, – столь внезапной и безобразной была происшедшая с ним перемена. – Да ты, я гляжу, впал в детство! Что такое двор Эорла? Душная лачуга, крытая соломой, где твои головорезы, напившись до скотского состояния, горланят грубые песни, а их отпрыски ползают под столом и обнимаются с вонючими псами! Вот по тебе – да, по тебе действительно плачет веревка! Но ничего, петля уже затягивается. Тот, у кого она в руках, не будет спешить, но в конце концов сдавит тебе горло так, что ты уже не вздохнешь. Болтайся же в этой петле, если на то твоя воля! – Голос Сарумана изменился: чародей постепенно овладевал собой. – Не знаю, право, зачем я трачу слова, откуда у меня столько терпения? Не нужен мне ни ты, Теоден-табунщик, ни твоя горе-армия, которая бежит с поля боя так же резво, как и наступает. Много воды утекло с тех пор, как я впервые предложил тебе стать моим союзником, хотя ты не заслуживал этой чести ни умом, ни доблестью. Сегодня я повторил свое предложение, чтобы те, кого ты ведешь на верную гибель, увидели наконец, на каком перепутье они стоят. Ты предпочел самохвальство и грубую брань. Да будет так! Возвращайтесь в свои стойла!

Но ты, Гэндальф! О тебе одном я скорблю теперь по-настоящему. Мне поистине стыдно за тебя. Как можешь ты якшаться с этой чернью? Ведь ты горд, Гэндальф, и ты имеешь право на гордость: мысли твои благородны, взгляд зорок, а ум проницателен. Прислушаешься ли ты к моему совету?

Гэндальф пошевелился и посмотрел наверх.

– Разве ты не все сказал при нашей последней встрече? – спросил он Сарумана. – Или ты хочешь взять свои слова обратно?

Саруман помолчал.

– Взять обратно? – повторил он в раздумье. Казалось, он очень удивлен. – Взять обратно? Ради твоего же блага хотел я дать тебе тогда добрый совет, но ты слушал меня вполуха. Ты горд и не любишь, когда тебе дают советы. Осудить тебя за это трудно: ведь ты так мудр! Но в тот раз, думается мне, ты все-таки ошибся. Ты не пожелал меня понять. Я хотел совсем другого! Боюсь, я тогда утратил терпение – так желал я обратить тебя в свою веру… Поверь, я глубоко сожалею о случившемся. Право же, я не питаю к тебе вражды. Даже теперь я готов обнять тебя, хотя ты явился к моему порогу с толпой невеж и насильников. Да разве я мог бы держать на тебя зло? Разве мы не принадлежим к одному высокому древнему братству, к избранному кругу Мудрейших Средьземелья? Дружба нам выгодна, выгодна взаимно. Мы еще могли бы кое-что сделать вместе – например, внести в этот мир немного порядка. Постараемся же понять друг друга, не кивая на тех, кто стоит ниже нас. Пусть они ждут наших решений! Во имя общего блага я готов забыть прошлое и принять тебя. Будешь ли ты держать со мной совет? Поднимись ко мне!

Саруман вложил в эту последнюю попытку столько сил, что потрясены и сокрушены были все до единого. На этот раз чары подействовали совершенно иначе. Добрый, великодушный король устало выговаривал оступившемуся, но все еще любимому вельможе, и самые упреки в устах милостивого самодержца казались лаской. Не к ним, не к свидетелям обращены были эти ласковые речи. Все остальные просто подслушивали под дверью, как невоспитанные дети, как столпившиеся у запертых ворот туповатые слуги, чей удел – выхватывать из разговора высших немногие понятные слова и силиться угадать по обрывкам беседы, как отразятся на их маленьких судьбах дела великих мира сего. А эти двое – Саруман и Гэндальф – вылеплены были из более благородной глины, чем все короли на свете. Оба были бесконечно мудры, оба внушали благоговение и трепет. Отныне они объединятся. А как же иначе? Гэндальф поднимется в Башню, и в покоях Орфанка состоится совет. Они будут обсуждать вещи, которых черни не понять никогда… Дверь затворится, а всем прочим останется смиренно дожидаться внизу и гадать: накажут их или повелят работать? Даже Теодена посетила на миг тень сомнения, тут же облекшаяся в отчетливую мысль: «Он предаст нас. Он войдет, и мы пропали».

Но Гэндальф только рассмеялся. Наваждение рассеялось, как облачко дыма.

– Саруман, Саруман! – заговорил Гэндальф, все еще не кончив смеяться. – Ты выбрал не ту дорогу в жизни, а жаль! Тебе бы шутом стать, уважаемый! Ты отлично зарабатывал бы на хлеб, да и на тряпки, передразнивая королевских советников. И вошел бы в большую милость при дворе, готов об заклад биться! – Он остановился, давая себе волю досмеяться, и продолжал: – Значит, ты говоришь, что мы с тобой легко поймем друг друга? Боюсь, ты ошибаешься. Тебе меня уже не понять. А вот тебя, Саруман, я понимаю, и слишком даже хорошо понимаю. Я помню твои речи, не говоря уже о делах, гораздо лучше, чем ты думаешь! Когда я посетил тебя в последний раз, ты был тюремщиком на службе у Мордора, куда и собирался меня переправить. Нет уж! Гость, который однажды бежал из твоего дома через крышу, в следующий раз дважды подумает, прежде чем возвратиться в него через дверь. Пожалуй, я не стану подниматься. Но послушай и ты меня в последний раз, Саруман: сойди ко мне сам! Что ты скажешь на это предложение? Исенгард оказался не так неприступен, как ты уповал, как рисовало тебе воображение. Не ждет ли та же судьба и остальные твои надежды? Может, лучше пока оставить их? Обратиться к чему-нибудь иному? Подумай хорошенько, Саруман! Неужели ты не спустишься?

По лицу Сарумана прошла тень, он смертельно побледнел. Прежде, нежели чародей снова принял бесстрастный вид, всем стало видно, что он мучается сомнениями: казалось, ему тяжело было оставаться в Башне, однако и покидать ее он не хотел. Какое-то мгновение Саруман медлил; все затаили дыхание. Наконец чародей заговорил, но голос его звучал отрывисто и холодно. Гордость и ненависть победили.

– Спуститься? Мне? – спросил он с насмешкой. – Разве безоружный станет выходить за порог на переговоры с разбойниками? Я и отсюда неплохо слышу, благодарю вас!.. О нет, нет, я не так глуп, чтобы поверить тебе, Гэндальф. Диких лесных демонов вы с собой не взяли, но я знаю, где они прячутся! Стоит тебе приказать…

– Предатели всегда недоверчивы, – устало отвечал Гэндальф. – Но тебе незачем бояться за свою шкуру. Я не собираюсь убивать тебя. Более того, никто тебя и пальцем не тронет, и если бы ты меня и впрямь понимал, как хвалишься, ты бы нас не боялся. Я велю оставить тебя в покое. А пока – тебе дается последняя возможность. Ты волен уйти из Орфанка, куда захочешь. Соглашайся!