Джон Толкин - Властелин Колец [litres]

Впереди показался столб. Он стоял на прежнем месте, но Белая Рука лежала на земле, расколотая на мелкие кусочки. Прямо посреди дороги белел в сумерках длинный указательный палец. Теперь ноготь на пальце казался черным.

– Энты ничего не упустили, – заметил Гэндальф.

Отряд двинул коней дальше. В долине сгустился вечер.

– Нам еще долго ехать, а, Гэндальф? – подал голос Мерри после долгого молчания. – Не знаю, что ты думаешь о мелкой шушере, которая «висит у тебя на хвосте» и «цепляется за твой плащ», только должен сообщить, что «шушера» немного устала и подумывает отцепиться. Кроме того, она не прочь соснуть.

– Значит, ты слышал? – нахмурился Гэндальф. – Забудь и не береди больше этой раны! Скажи спасибо, что Саруман не стал продолжать и занялся другими. Ведь он косился на вас все время, пока мы беседовали! Если это утешит ваше самолюбие, могу сказать, что о вас с Пиппином он думал больше, чем обо всех остальных, вместе взятых! Кто вы? Как очутились в Исенгарде? Что вас сюда привело? Много ли успели узнать? Побывали в орочьих лапах или нет? А если были, то как вам удалось бежать от орков – ведь отряд, высланный за вами, был уничтожен? Вот какие безделицы терзают великий ум Сарумана! Услышать издевку из его уст – это в каком-то смысле даже почетно, Мериадок! Ну как, ты польщен?

– Спасибочки, – отозвался Мерри. – Но по мне, цепляться за твой плащ и висеть у тебя на хвосте – честь куда бо́льшая. Вот так-то, Гэндальф! К тому же это очень удобно: всегда можно дернуть тебя за полу и спросить еще раз: мы что, всю ночь будем ехать?

Гэндальф рассмеялся:

– Нет на тебя угомона! Воистину, каждый мудрец должен возить за собой в седле парочку хоббитов. Вот кто отучил бы нас подменять одни слова другими и витать в облаках! Прошу прощения! Впрочем, я подумал и об этих низменных вопросах. Мы не будем особенно торопиться и через несколько часов подъедем к выходу из долины. Там и остановимся. А вот завтра придется спешить. Поначалу мы собирались отправиться из крепости прямо в Эдорас, во дворец Короля, что отняло бы у нас несколько дней. Но, подумав, мы изменили планы. В Хельмскую Теснину высланы гонцы. Они предупредят людей, что к утру Король вернется в Хорнбург, а оттуда, умножив свиту, двинется горными тропами в Дунхаргскую Крепость. В открытую ехать теперь опасно даже ночью. Двое-трое – еще куда ни шло…

– Вечно у тебя то ничего, то сразу всего невпроворот! – рассмеялся Мерри. – Все мои мысли были только о ночлеге. Боюсь, о завтрашнем дне я и думать забыл. Где она, эта Хельмская Теснина, и с чем ее едят, не говоря уже обо всем прочем? Я же тут ничего не знаю.

– Неплохо бы в таком случае поинтересоваться, если хочешь разбираться в том, что происходит! Только будь добр, повремени, а лучше – расспроси кого-нибудь другого. Я должен о многом подумать.

– Так и быть! Вот разожгут костер – пойду и пристану к Бродяге. Он покладистее. Одно мне только скажи: зачем такие сложности да предосторожности? Я думал, мы выиграли битву!

– Выиграть-то мы ее выиграли, но это только начало. К тому же благодаря победе мы подвергаемся теперь большей опасности, чем прежде. Исенгард и Мордор как-то связаны между собой, хотя я до сих пор еще не дознался, как удается им так быстро обмениваться новостями. У меня нет уверенности, что мои догадки правильны… Но как бы то ни было, Глаз Барад-дура будет теперь с удвоенным нетерпением обращаться в сторону Чародеевой Долины, а заодно – и к Роханским степям. Чем меньше он разглядит, тем лучше.

Извилистая дорога неторопливо приближалась к выходу из долины. Шум Исены, бурлившей в каменном русле, то приближался, то отдалялся. С гор спустилась ночь. Туман рассеялся без остатка. Подул свежий ветер. Округлившаяся луна заливала восточную половину неба холодным бледным сиянием. Справа горы плавно перешли в голые холмы. Впереди раскинулись бескрайние серые степи.

Наконец всадники приостановились. Отряд свернул вправо, на мягкую горную траву. В полутора верстах от дороги отыскалась удобная лощина, упиравшаяся в обращенный к Исенгарду склон Дол Барэна, горы, замыкавшей цепь северных вершин. Подножие Дол Барэна зеленело, вершина была темной от вереска. По склонам лощины лохматились буйные заросли прошлогоднего папоротника, из остро и приятно пахнувшей земли уже торчали туго скрученные весенние побеги. Всадники разбили лагерь под колючими терновыми кустами, густо росшими понизу. До полуночи оставалось еще часа два. Костер разожгли у корней огромного, раскидистого, как дерево, шиповника, заскорузлого от старости, но крепкого: на кончиках его ветвей уже набухали почки.

Роханцы выставили часовых – по два на смену. Остальные, поужинав, завернулись в плащи да одеяла и заснули. Хоббиты улеглись в сторонке, на куче прошлогоднего папоротника. Мерри клонило в сон. Пиппину, наоборот, словно соли на хвост насыпали. Он ворочался с боку на бок и все никак не мог устроиться. Листья папоротника под ним шуршали и потрескивали.

Наконец Мерри не выдержал.

– Ты что там ерзаешь? – шепотом спросил он. – На муравейник, что ли, улегся?

– Да нет, – отозвался Пиппин. – Не очень-то здесь удобно, понимаешь? Я все пытаюсь вспомнить, когда я в последний раз на кровати спал.

Мерри зевнул.

– Посчитай на пальцах, – посоветовал он. – Но вообще ты и без меня должен помнить, когда мы уплыли из Лориэна…

– Это не то, – возразил Пиппин. – Я имел в виду настоящую кровать, в настоящей спальне!

– Значит, надо считать от Ривенделла, – проворчал Мерри. – Но лично я сегодня где угодно заснул бы.

– Везучий ты, Мерри, – снова начал Пиппин некоторое время спустя. – С Гэндальфом ехал!

– Ну и что с того?

– Наслушался небось всякого разного, узнал что-нибудь новенькое…

– Конечно. Даже много новенького! Старик сегодня был на редкость разговорчивым. Будто ты сам не слышал! Ты же ехал в двух шагах от нас, а мы и не думали секретничать. Если вознамерился из него еще что-нибудь вытянуть – садись к нему завтра вместо меня. При условии, конечно, что он согласится.

– Правда?! Чудесно! Только из него, наверное, ничего толком не вытянешь. Ведь он совсем не переменился, правда?

– Вообще-то переменился, – проговорил Мерри, у которого даже сон начал понемногу проходить: он не мог взять в толк, что за муха укусила его друга. – Я бы сказал, он как-то вырос. И подобрел. Зато теперь я его немного побаиваюсь. Он чаще смеется, зато чаще и в себя уходит. Да, здорово он переменился! Но по-моему, мы еще и малой доли не видели. Взять хотя бы, как он отчитал Сарумана. Раньше как было? Саруман стоял выше Гэндальфа, он даже возглавлял Совет – кто бы мне, кстати, толком объяснил, что это за Совет такой? Величали Сарумана не иначе как Саруман Белый. А теперь Гэндальф сам Белый. Он заставил Сарумана выйти на балкон и сломал его посох. А потом сказал одно только словечко, и тот убрался как миленький.