Джон Толкин - Властелин Колец [litres]

«Работы просто уйма. А я так устал!» – повторял он себе под нос – и вдруг вспомнил, что, собственно, ищет. «Трубка!» – сказал он вслух и проснулся.

– Совсем ты, брат, из ума выжил, – упрекнул он себя, открывая глаза и удивляясь, почему это он лежит под изгородью. – Она же в мешке, трубка-то!

Тут он наконец пришел в себя и вспомнил, что трубка, может, и правда в мешке, но, во-первых, нет курительного зелья, а во-вторых, между ними и Котомкой – сотни верст. Сэм сел. Почему хозяин его не разбудил? Никак уже вечер?

– Вы что, не спали, господин Фродо? – спросил он испуганно. – Который час? Я смотрю, уже поздно!

– Нет, не поздно, – ответил Фродо. – Просто сегодня отчего-то не рассветает, а, наоборот, все темнеет и темнеет. Как я понимаю, нет еще и полудня. Ты спал всего часа три.

– Интересно, к чему бы это, – подивился Сэм. – К буре, может? Тогда нам придется скверно, как никогда. Лучше бы найти какую-нибудь нору поглубже, а то устроились, как под изгородью, – смех один! – Он прислушался. – Что это там? Гром, барабаны или что это может быть?

– Не знаю, – ответил Фродо. – Грохочет уже давно. Иногда так ахнет, что земля задрожит. А иногда кажется – это просто воздух звенит в ушах…

Сэм огляделся.

– А где Голлум? – удивился он. – Не пришел еще?

– Нет, – пожал плечами Фродо. – Не видно и не слышно.

– Смоется – тосковать по нем не буду, – в сердцах бросил Сэм. – Наоборот, никогда еще я не брал с собой в дорогу ничего, что потерял бы охотнее! На него это похоже – пройти с нами столько верст, а потом взять да и смыться, когда от него все зависит… если только от него что-нибудь зависит. Я лично думаю, что пользы в нем никакой.

– Ты забыл про Мертвые Болота, – упрекнул Фродо. – Надеюсь, он не попал в беду!

– Надеюсь, он не замышляет какой-нибудь гадости, – ворчливо отозвался Сэм. – Или хотя бы не угодил в чужие руки. А то нам придется несладко.

В этот момент снова послышался странный рокот, на этот раз ближе и громче. Земля под ногами задрожала.

– Нам уже несладко, – отметил Фродо. – Боюсь, наше путешествие близится к концу.

– Как знать, – не то возразил, не то согласился Сэм. – Но, как говаривал мой Старикан, пока живешь, надейся! А еще обычно прибавлял: и питайся! А потому – подкрепитесь немного, хозяин, и попробуйте соснуть!

День – Сэм все-таки предпочитал называть это днем – постепенно клонился к вечеру. Когда хоббит выглядывал из укрытия, его глазам представал все тот же сумрачный, без единой тени мир. Окружающие предметы глубже и глубже погружались во мглу, скрадывавшую все цвета и очертания. Было душно и в то же время зябко. Фродо спал беспокойно, ворочался, метался и бормотал во сне. Дважды Сэму почудилось, что хозяин зовет Гэндальфа. Время растянулось до бесконечности… И вдруг позади раздалось шипение. Среди стволов дрока на четвереньках стоял Голлум; его глаза, вперившиеся в хоббитов, так и горели.

– Подъем! Вставайте, лентяи! – обругал он их шепотом. – Вставайте! Мешкать некогда! Надо идти, да, идти, прямо сейчас! Мешкать некогда!

Сэм уставился на него с недоверием. Голлум весь дрожал – не то с перепугу, не то от возбуждения.

– Идти? Прямо сейчас? Что это ты выдумал? Еще рано. Еще даже время ужина не подошло – в приличных странах, разумеется, где ужинают вовремя…

– Глупый, безмозглый хоббит! – зашипел Голлум. – Приличные страны далеко, а ты здесь. Время бежит быстро, скоро его совсем не останется. Мешкать нельзя! Надо спешить! Проснись, хозяин, проснись!

И он вцепился Фродо в плечо, да так, что тот, вскочив, невольно схватил Голлума за руку, спросонок не разобравшись, что к чему. Тот резко вырвался и отпрянул.

– Хоббиты не должны быть такими глупыми, – зашипел он. – Надо идти. Мешкать нельзя.

Больше из него вытянуть ничего не удалось. Где он был и почему надо спешить – осталось загадкой. Сэма переполняли самые мрачные подозрения, и он не скрывал этого, но что думал хозяин – угадать было невозможно. Фродо только вздохнул, закинул за спину котомку и вслед за Голлумом заковылял в сгущающуюся темноту.

Голлум уверенно трусил вниз по склону, стараясь, где только возможно, держаться в тени, а открытые места пересекал бегом, пластаясь по земле. Но тьма стояла такая, что самый зоркий зверь и тот проглядел бы их даже с нескольких шагов, тем более в серых плащах и с надвинутыми на лицо капюшонами; да зверь и не услышал бы ничего, поскольку ступали они совершенно бесшумно, призвав на помощь знаменитое хоббичье искусство. Так они прошли и растворились среди теней – ни веточка под ними не хрустнула, ни лист не прошелестел.

Около часа шли они вперед, молча, гуськом, подавленные мраком и полной тишиной, иногда нарушаемой смутным рокотом, похожим на далекий гром или на грохот подземных барабанов. Спустившись немного, они свернули и пошли вдоль гребня на юг, не отклоняясь ни вправо, ни влево, насколько позволял изрытый, бугристый склон, постепенно поднимавшийся навстречу горам. Наконец вдалеке показалась крохотная темная рощица. Подойдя ближе, хоббиты начали понимать, что расстояние обмануло их: на самом деле деревья в «рощице» были на редкость старыми и огромными. Стволы их казались настоящими башнями, но верхушки были мертвы – не то разворочены бурей, не то опалены молнией. Но буря не смогла ни выкорчевать, ни потревожить могучих корней, уходящих в самые недра земли.

– Перепутье, да, да. Перепутье, – прошептал Голлум. Это было первое слово, которое они от него услышали за этот переход. – Нам туда.

Повернув налево, он повел их вверх по склону – и путники неожиданно для себя оказались на дороге. Это был все тот же Южный Тракт; обогнув подножия гор, он вел теперь прямо к Перепутью и исчезал в кольце гигантских деревьев.

– Другой дороги нет, – шепнул Голлум. – Стороной здесь не пройти. Только дорога. Надо идти к Перепутью. Скорее! Не разговаривайте!

С оглядкой, словно лазутчики в тылу врага, они выбрались на Тракт и поспешили вперед вдоль каменистой обочины, серые, под цвет камня, и бесшумные, как дикие коты на охоте. Наконец они достигли деревьев, которые образовывали нечто вроде огромной разрушенной залы с обвалившейся крышей, открытой навстречу мрачному небу. Ветви их переплетались, как огромные арочные своды. В центре круга сходились четыре дороги. Мораннонская, проводив странников к Перепутью, продолжала свой долгий путь на юг; та, что пришла из древнего Осгилиата, пересекала Перепутье и, вынырнув из кольца деревьев, пропадала во тьме, которая заволокла земли на Востоке. Туда-то и лежал их путь.

В страхе оглядываясь вокруг, Фродо, на миг задержавшийся в кольце деревьев, неожиданно вздрогнул – во тьме ему блеснул свет. Лицо Сэма, остановившегося рядом, внезапно озарилось. Быстро повернувшись на вспышку, Фродо обнаружил, что смотрит на дорогу, ведущую в Осгилиат: прямая, как натянутая лента, бежала она вниз по склону и терялась вдали. Там, на западе, за скрытым в тени скорбным Гондором, вечернее солнце достигло края завесы, медленно опускавшейся на мир, и, пылая грозным огнем, садилось за Море, которого Тьма еще не коснулась. Луч на миг осветил водруженную в центре Перепутья огромную сидящую фигуру, спокойную и торжественную. При виде ее Фродо невольно вспомнились Аргонат и каменные изваяния древних королей. Памятник изгрызло время, изувечили руки вандалов. Головы не было. Вместо нее кто-то взгромоздил на плечи статуи круглый камень и грубо намалевал на нем глумливую рожу с одним непомерно большим красным глазом посреди лба. Колени статуи, величественный трон и постамент покрывали бессмысленные каракули и отвратительные символы, которыми пользовались рабы Мордора.