Джон Толкин - Властелин Колец [litres]

Последний луч успел выхватить из мглы голову каменного короля, откатившуюся к обочине.

– Смотри, Сэм! – крикнул Фродо, от удивления позабыв об осторожности. – Смотри! Король опять обрел корону!

Пустые глазницы зияли, резная каменная борода наполовину искрошилась, но высокое суровое чело короля по-прежнему охватывала серебряная с золотом корона: его оплели, словно в знак почтения к падшему королю, мелкие белые звездочки неизвестных цветов, а в каменных кудрях желтели яркие чашечки очитка.

– Не будет им вечной победы! – воскликнул Фродо.

В это мгновение свет погас. Солнце скрылось, будто кто-то задул над миром светильник, и на Перепутье пала черная ночь.

Голлум повис на плаще Фродо, шипя от страха и нетерпения.

– Надо идти, – требовал он. – Тут нельзя стоять. Скорее!

Фродо нехотя повернулся спиной к западу и последовал за своим проводником вперед, во мрак. Покинув круг деревьев-великанов, они, пробираясь вдоль обочины, направились в сторону гор. Дорога шла прямо, но вскоре стала отклоняться к югу и наконец прильнула к подножию того самого отрога, который весь день маячил впереди. Непроницаемая тьма, залегавшая у скал, побеждала своей чернотой даже тьму неба. Дорога нырнула в эту тьму, обогнула ее с запада – и, снова резко свернув к востоку, круто пошла вверх.

Фродо и Сэм брели вперед с тяжестью на сердце. Думать о грядущих опасностях они были не в силах. Фродо шел понурившись; бремя, которое он нес, снова дало о себе знать и пригнуло его к земле. В Итилиэне Фродо почти забыл о нем, но стоило миновать Перепутье – и ноша сразу стала гораздо тяжелее. Идти становилось труднее с каждым шагом… Осознав, что дорога пошла на подъем, Фродо устало поднял глаза – и вдруг увидел то, о чем предупреждал их когда-то Голлум: Обитель Кольцепризраков. Хоббит вздрогнул и отпрянул за валун, лежавший на обочине.

Внизу туманился длинный, узкий, далеко вдающийся в горы темный каньон. На дальнем конце каньона, меж двух обрывистых берегов фиорда, на скальном престоле, воздвигнутом на черных раменах Эфел Дуата, белели стены и башни крепости Минас Моргул. Все вокруг, и небо, и землю, поглотила глухая тьма – однако крепость светилась. Но не лунным светом, плененным некогда в мраморных стенах Минас Итиля – Лунной Башни, прекрасной лампады, возжженной гондорцами в сумраке этих гор. Нет; это был другой свет. Башня была бледна, но не той бледностью, что покрывает лицо луны, когда она, больная и тусклая, медленно уходит в тень в преддверии надвигающегося затмения. Неверное мерцание этих стен скорее напоминало фосфоресцирование гнилушки или болотный огонек над утопленником, огонек, который горит, но не дает света. Стены крепости и саму башню испещряло множество окон, но все эти бесчисленные дыры глядели, казалось, не наружу, а внутрь, в черную пустоту. Вершина башни медленно вращалась – сперва в одну, потом в другую сторону, словно голова чудовищного призрака с ощеренной пастью. У путников подкосились ноги, и они на мгновение застыли на месте. Башня поневоле приковала их взоры. Голлум очнулся первым. Он снова вцепился хоббитам в плащи и поволок их вперед – на этот раз молча. Каждый шаг давался с трудом, время словно замедлило ход. Пока нога, оторвавшись от земли, опускалась снова, проходили, как казалось хоббитам, не мгновения, а минуты – томительные и нескончаемые.

Так, шаг за шагом, продвигались они вперед, пока в некотором отдалении не забелела дуга моста. Ближе к мосту дорога начала тускло светиться, перебегала через поток и устремлялась к чернеющим, как разинутая пасть, воротам крепости. По берегам потока раскинулись широкие луговины, погруженные во мглу и сплошь поросшие бледными светящимися цветами – дивно прекрасными и в то же время отталкивающими, настоящими порождениями кошмара. От них исходил слабый, но до тошноты явственный запах падали. Воздух был напоен тленом. От луговины к луговине изгибом перекинулся мост. Вход на него охраняли искусно вырубленные из камня изваяния неведомых уродов – полуживотных, полулюдей, жутких в своей противоестественности. Вода струилась бесшумно, окутывая мост белым паром, – но пар не обжигал, а, наоборот, обдавал мертвенным холодом.

Земля ушла у Фродо из-под ног, разум застлала тьма. Вдруг, словно кто толкнул его, он бросился к мосту, хватая руками воздух. Голова Фродо бессильно моталась. Сэм и Голлум кинулись за ним. Сэм обхватил Фродо сзади как раз в тот миг, когда тот споткнулся и чуть не упал у самого моста.

– Не туда! Не туда! – засипел Голлум, но его голос разодрал тишину резче, чем свист в два пальца. Голлум в ужасе упал на землю и скорчился.

– Господин Фродо! – задышал Сэм хозяину в самое ухо. – Вернитесь! Туда нельзя. Голлум говорит, что нам в другую сторону. На этот раз даже я с ним согласен!

Фродо провел ладонью по лбу и медленно отвел взгляд от крепости на скале. Светящаяся башня тянула его к себе, и он с трудом поборол желание броситься по тускло мерцающей дороге вперед, к воротам. Наконец, сделав последнее усилие, он отвернулся – и Кольцо в тот же миг воспротивилось, тяжело натянув свисавшую с шеи Фродо цепочку, а сам он на мгновение точно ослеп: глаза ему застлала непроницаемая тьма.

Голлум уже крался прочь, в темноту, припадая к земле, как перепуганный зверь. Сэм, поддерживая и направляя спотыкающегося Фродо, как мог, поспешил за ним. Выше по течению реки в скале чернела расщелина; Голлум нырнул в нее, и Сэм увидел тропу – ближе к дороге тропа эта тоже слегка светилась, но, поднявшись над мертвыми луговинами, померкла и крупными извивами повела хоббитов прочь от башни.

Хоббиты карабкались по тропе, держась рядом и поминутно теряя Голлума из виду, – а тот возвращался только изредка, чтобы поторопить их. Глаза его горели бело-зеленым пламенем: то ли в них отражалось трупное свечение Минас Моргула, то ли в ответ Моргулу в глазах Голлума зажегся собственный, незаемный огонь…

Фродо и Сэм постоянно ощущали себя как бы под двойным прицелом: с одной стороны жутковатый взгляд Голлума, с другой – пустые окна башни, что, казалось, неотрывно следили за ними – оглядывались ли они боязливо через плечо или, напрягая зрение, всматривались во мглу впереди, стараясь не сбиться с тропы.

Так, медленно и с трудом, поднялись они наконец над облаками гнили. Клубящиеся пары́ отравленного ручья остались далеко внизу. Путники вздохнули свободней, да и в голове прояснилось; зато теперь руки и ноги свела неодолимая усталость, словно всю ночь хоббиты шли, согнувшись под тяжкой ношей, или долго гребли против течения. Двигаться дальше не было сил – пришлось остановиться и передохнуть.