Джон Толкин - Властелин Колец [litres]

Пробормотав это заплетающимся языком, Бильбо опять уронил голову на грудь и крепко заснул.

Сумерки сгустились. Огонь запылал ярче. Хоббиты сидели и смотрели, как по лицу спящего Бильбо блуждает улыбка. Некоторое время в комнате царило молчание; наконец Сэм оглянулся на мечущиеся по стенам отсветы пламени и, повернувшись к Фродо, тихо проговорил:

– Сдается мне, господин Фродо, что господин Бильбо не очень-то много написал, пока мы ездили. Не напишет он про нас никакой книги, вот что я вам скажу.

Вдруг Бильбо, словно услышав, что разговор идет о нем, открыл один глаз и встряхнулся.

– Видите, как часто меня клонит ко сну, – сказал он. – Когда освобождается лишняя минутка, я складываю стихи, а вот писать уже ничего не пишу. Дорогой Фродо, может, ты не отказался бы навести мало-мальский порядок в моих бумагах? Собери мои записные книжки, а заодно с ними разрозненные листочки и дневник, и прихвати с собой! Понимаешь, совершенно недосуг разобрать эту кипу, разложить, что за чем следует, ну и все такое прочее. Возьми в помощники Сэма. А когда закончишь – привози все мне, и я посмотрю, что у тебя вышло. Придираться особенно не буду, не бойся!

– С превеликой охотой! – воскликнул Фродо. – И, конечно же, постараюсь вернуться как можно скорее! Дорога теперь не опасна, в Средьземелье есть Король, и он скоро наведет на трактах такой порядок, что любо-дорого!

– Спасибо, мой дорогой! – сказал Бильбо. – Ты снял камень у меня с души!

И с этими словами он заснул окончательно.

Утром Гэндальф и хоббиты в последний раз зашли к Бильбо в его каморку: на дворе сильно похолодало, и старик остался в доме. Сказав «до свидания», они покинули его и отправились прощаться с Элрондом и эльфами.

Когда Фродо перешагнул через порог, Элронд пожелал ему доброго пути, благословил и сказал такие слова:

– Мне думается, если ты не станешь чрезмерно спешить, Фродо, тебе уже не нужно будет возвращаться. Через год или около того, когда листья позолотеют, но еще не опадут, встречай Бильбо в лесах Заселья. Я буду с ним.

Никто не слышал этих слов, кроме самого Фродо, а Фродо их пересказывать не стал.

Наконец-то хоббиты повернулись лицом к дому! Они мечтали поскорее увидеть родное Заселье, но поначалу ехали не торопясь – Фродо чувствовал себя не совсем здоровым. Когда маленький отряд подъехал к Бруиненскому Броду, Фродо остановился: ему явно не хотелось переправляться на другую сторону, и друзья заметили, что он смотрит куда-то в пустоту, словно не видя ничего вокруг. Остаток дня он молчал. Это было шестого октября.

– У тебя что-нибудь болит? – негромко спросил Гэндальф, ехавший рядом.

– Да, – признался Фродо. – Плечо. Ноет рана. И еще на меня навалились темные воспоминания… Сегодня исполняется ровно год с того дня.

– Увы! Есть раны, которых никогда не исцелить полностью, – вздохнул Гэндальф.

– Наверное, моя из таких, – сказал Фродо. – Настоящего возвращения домой у меня не получится. Если я и доберусь до Заселья, оно все равно будет не таким, как раньше, потому что я уже другой. Кинжал и паучье жало, зубы Голлума и тяжкая ноша не прошли для меня даром. Где я смогу обрести покой? 656

Гэндальф ничего не ответил.

К вечеру следующего дня боль отпустила, Фродо пришел в себя и снова повеселел: казалось, он совершенно забыл о вчерашнем черном дне. Ничто больше не омрачало путешествия; дни так и летели – хоббиты по-прежнему никуда не торопились и часто подолгу отдыхали среди безмолвной красоты осенних лесов, багряно-золотых под осенним солнцем. Рано ли, поздно ли, впереди показался Пасмурник; близился вечер, и гора отбрасывала на Тракт длинную тень. Фродо попросил друзей ехать побыстрее, а сам опустил голову и миновал тень горы, не глядя по сторонам и плотно завернувшись в плащ. В эту ночь погода изменилась. Подул, нагоняя дождевые тучи, западный ветер, над полями засвистело, путников пробрал холод – и желтые листья закружились в воздухе, как птицы. Когда хоббиты и Гэндальф въехали под кроны Четского леса, деревья стояли уже почти голые, а Брийскую Гору занавесила сплошная пелена дождя.

Вечером ненастного, дождливого октябрьского дня пятеро путешественников поднялись по крутому склону и оказались перед Южными Воротами Бри. Ворота были заперты накрепко; в лицо хлестали плети дождя, по темнеющему небу неслись низкие облака, и сердца у хоббитов упали – они надеялись на более теплый прием.

Они долго стучали и звали, пока наконец над воротами не показалась голова привратника. Хоббиты заметили, что в руках у того увесистая дубина. Привратник оглядел их с явным испугом и подозрением, но, увидев Гэндальфа и уразумев, что, несмотря на свое странное облачение, его спутники – обыкновенные хоббиты, просиял и поздравил их с прибытием.

– Милости просим! – воскликнул он, возясь со щеколдой. – Конечно, здесь, на дожде и холоде, не до новостей. Скверная ночка! Ступайте-ка поскорее в «Пони». Подсолнух примет вас как полагается. Там вы услышите все, что только можно у нас услышать.

– А ты потом услышишь, что расскажем мы, и даже больше того, – рассмеялся Гэндальф. – Это уж наверняка! А как поживает старина Харри?

Привратник поморщился:

– Нету его тут. Спроси лучше у Подсолнуха! Спокойной ночи!

– И тебе того же, – дружно отозвались путники и двинулись дальше, приметив попутно, что прямо за живой изгородью начинался теперь какой-то длинный низкий домина, обнесенный забором; со двора глазели на пришельцев незнакомые люди. Изгородь у дома Билла Осины разрослась и одичала, окна были заколочены.

– Уж не зашиб ли ты его тем яблоком, Сэм? – притворно перепугался Пиппин.

– Надежды мало, господин Пиппин, – вздохнул Сэм. – Впрочем, меня лично больше занимает судьба несчастного пони. Я все время о нем помнил. Как-то он управился, бедолага? Все-таки волки, и вообще…

Корчма «Пляшущий Пони» по виду ничуть не изменилась. За красными занавесками первого этажа все так же теплились огоньки. Друзья позвонили в дверной колокольчик. Дверь приоткрылась, в щелку выглянул Ноб – да так и ахнул.

– Господин Подсолнух! Господин Подсолнух! – заорал он во всю глотку. – Это же они! Они вернулись!

– Да неужто? Ну так я их сейчас проучу! – донесся голос Подсолнуха, и почтенный корчмарь вылетел на порог с дубинкой в руках. Но, увидев, кто вернулся, он замер – и на его набыченном, выражающем мрачную решимость лице постепенно изобразились удивление и радость. – Какое же ты чучело, Ноб! Не мог сразу сказать, что старые друзья пришли?! И напугал же ты меня! Соображать надо! Будто не знаешь, какие времена нынче! Да вы-то, вы-то откуда взялись? Вот уж не думал, что увижу вас живыми да здоровыми! Подумать только! Увязались в Дикие Земли за этим подозрительным Бродягой – я боялся, вы прямо в лапы к Черным попадете! – и вот пожалте, вернулись! Ну, рад, рад вам сердечно, а Гэндальфу в особенности. Добро пожаловать! Заходите! Комнаты изволите прежние? Нет ничего проще – они свободны. Правда, теперь у меня почти все комнаты свободны, чего греха таить. От вас это и от самих не укроется… Пойду соберу чего-нибудь на ужин. Не волнуйтесь, ждать не заставлю. Рабочих рук, правда, теперь не хватает, так что мне труднее приходится… Ноб, копуша ты этакий, кликни-ка Боба! То есть нет! Что это я? Его же нету! Под вечер он теперь уходит домой, к своим. Позаботься о лошадях, Ноб! А ты, Гэндальф, своего коня, наверное, опять никому не доверишь? Ох и красавец же он у тебя! Я и в тот раз это говорил. Не конь – огонь! Ну, что же вы? Входите! Будьте как дома!