Н. Джемисин - Пятое время года [litres]

Она замолкает, глядя на Хоа, и на мгновение выражение ее лица становится напряженным. Ты тоже озадаченно смотришь на Хоа, поскольку, хотя он и необычно выглядит, ты не понимаешь, что он сделал такого, чтобы так напрячь чужака. И тут ты, наконец, замечаешь, что Хоа стоит совершенно неподвижно и его маленькое личико заострилось, превратившись из обычно приветливого в нечто натянутое, злое и почти кровожадное. Он смотрит на Юкку так, словно хочет убить ее.

Нет. Не на Юкку. Ты следуешь за его взглядом к третьему члену отряда Юкки, которая до нынешнего мгновения стояла несколько позади них и на которую ты не обращала внимания из-за притягательности Юкки. Высокая хрупкая женщина – и тут ты замираешь, нахмурившись, поскольку не уверена в своем определении. Да, она женского рода, это верно. Ее волосы прямые, как у антарктов, темно-рыжие, декоративно длинные, они обрамляют лицо с тонкими чертами. Понятно, что оно хочет казаться женщиной, хотя носит длинное, свободное платье без рукавов, слишком тонкое для холодеющего воздуха.

Но ее кожа… Ты не можешь отвести взгляд, это грубо, это не лучший способ начать знакомство с этими людьми, но ты ничего не можешь с собой поделать. Ее кожа. Она не просто гладкая, она… какая-то глянцевая. Почти полированная. И у нее самая удивительная текстура, какую ты только видела – или это вовсе не кожа.

Рыжая женщина улыбается, и вид ее зубов подтверждает это, и тебя пробирает дрожь до самых костей.

Хоа в ответ на эту улыбку шипит, словно кот. И в этот момент ты наконец в ужасе видишь его зубы. В конце концов, он никогда не ест при тебе. Он никогда не показывает их в улыбке. Они окрашены, в то время как у нее прозрачны, они эмально-белы, что, вероятно, род камуфляжа, но не слишком отличны по форме от зубов рыжей женщины. Они не квадратные – они граненые. Алмазной огранки.

– Клятая Земля, – бормочет Тонки. У тебя те же ощущения.

Юкка резко смотрит на свою спутницу.

– Нет.

Глаза рыжей женщины смотрят на Юкку. Больше в ней ничего не движется, все ее тело остается совершенно неподвижным. Как статуя.

– Это можно сделать без вреда для тебя или твоих сотоварищей. – Губы ее тоже не шевелятся. Голос звучит неожиданно гулко, отдаваясь эхом где-то внутри ее грудной клетки.

– Я не хочу ничего делать. – Юкка упирает руки в боки. – Это мое место, и ты согласилась жить по моим законам. Прекрати !

Блондинка чуть меняет позу. Она не поднимает арбалет, но ты уверена, что она сделает это по первому знаку. К чему бы это ни привело. Рыжая пару мгновений не двигается, затем закрывает рот, пряча эти ужасные алмазные зубы. И тут ты понимаешь несколько вещей сразу. Первое – она на самом деле не улыбалась. Это была демонстрация угрозы, как киркхуша обнажает свои клыки. Второе – когда ее рот закрыт, а на лице спокойствие, она куда меньше пугает.

Третье – Хоа точно так же демонстрировал угрозу. Но он расслабляется, закрывает рот, когда женщина отступает.

Юкка выдыхает. Она снова смотрит на тебя.

– Думаю, – говорит она, – вам лучше войти.

– Мне кажется, что это не лучшая идея, – мило говорит тебе Тонки.

– Мне тоже, – говорит блондинка, сверля Юкку взглядом. – Ты уверена, Ик?

Юкка пожимает плечами, хотя ты уверена, что она вовсе не столь равнодушна, какой кажется.

– А когда я могу быть в чем-то уверенной? Но сейчас это кажется хорошей идеей.

Ты не уверена, что ты с этим согласна. И все же странная это община или нет, мифические твари или нет, приятно тебе или нет, ты пришла сюда с конкретной целью.

– Здесь не проходили мужчина и девочка? – спрашиваешь ты. – Отец и дочь. Мужчина примерно моего возраста, девочке восемь… – Два месяца. Ты почти забыла. – Девять лет. Она… – ты осекаешься. Заикаешься. – О… она в… выглядит к… как я.

Юкка моргает, и ты понимаешь, что искренне удивила ее. Она явно готовилась к совершенно другому вопросу.

– Нет, – говорит она…

…и в тебе что-то обрывается.

Так больно слышать это «нет». Это подобно удару топора, а искренне недоумевающий взгляд Юкки как соль на рану. Ты вздрагиваешь и шатаешься от этого толчка, все твои надежды погибли. Сквозь туман скользящих почти-мыслей до тебя доходит, что все это время ты чего-то ожидала с тех пор, как Хоа рассказал тебе об этом месте. Ты начала думать, что снова найдешь их здесь, что у тебя снова будет дочь, что ты снова будешь матерью. Теперь ты понимаешь, что нет.

– Иссун? – кто-то хватает тебя за плечи. Кто? Тонки. У нее загрубевшие от тяжелой жизни руки. Мозоли шуршат по коже твоей куртки. – Иссун, о ржавь, не надо…

Ты всегда знала. Как ты смела ожидать иного? Ты просто очередная, ржаводушная рогга, очередной агент Клятой Земли, просто очередная ошибка тонкой практики селекции, очередной примененный не по месту инструмент. Тебе вообще не надо было заводить детей, и ты не должна была пытаться сохранить их, раз уж родила. Почему Тонки держит тебя за руки?

Потому, что ты закрыла ими лицо. О, ты рыдаешь.

Тебе надо было все рассказать Джидже, еще до того как вышла за него, прежде чем стала спать с ним, прежде чем ты даже посмотрела на него и подумала – может быть , ты даже права не имела так думать. Тогда если бы его охватил порыв убить роггу, он убил бы тебя, не Уке. Из вас двоих именно ты заслуживаешь смерти, в конце концов, в десять тысяч раз больше, чем население двух общин.

Наверное, ты немного кричишь.

Ты должна не кричать. Умереть. Ты должна была умереть прежде твоих двух детей. Ты должна была умереть родами и не родить их.

Ты должна…

Ты должна…

Что-то проходит сквозь тебя.

Это немного похоже на волну силы, пришедшую с севера, которую ты отвела в тот день, когда изменился мир. Или немного похоже на то, как ты себя почувствовала, когда вернулась домой после трудного дня и увидела своего сына на полу. Импульс потенциала, прошедший неиспользованным. Прикосновение чего-то неощутимого, но значительного, прошло и ушло, ошеломляющее как своим явлением, так и исчезновением.

Ты моргаешь и опускаешь руки. Глаза саднит, взгляд затуманен, ладони мокры. Юкка стоит перед тобой в паре шагов. Она не прикасается к тебе, но ты смотришь на нее, понимая, что она только что что-то сделала. Что-то непонятное для тебя. Да, это орогения, но приложенная способом, которого ты никогда прежде не испытывала.

– Эй, – говорит она. На ее лице нет ничего похожего на сострадание. И все же голос ее, когда она к тебе обращается, звучит мягче. Возможно, просто потому, что она стоит ближе. – Эй. Все хорошо?

Ты сглатываешь. Горло свело.

– Нет, – говоришь ты. (Опять это слово! Ты почти хохочешь, но сглатываешь, и приступ проходит.)

– Нет. Но я могу… держать себя в руках.

Юкка медленно кивает.