Н. Джемисин - Пятое время года [litres]

Поначалу и не скажешь. Поначалу Сиен думает, что это просто выходы из пещер, неровно усыпавшие утес. Затем она замечает, что все входы одинаковой формы, хотя и разные по величине: прямые линии по порогу и сторонам и арка, заканчивающаяся посередине изящным острием. И вокруг каждой арки фасад покрыт резьбой – элегантные колонны, точеные прямоугольники дверных проемов, замысловатые кронштейны в виде цветочных завитков и резвящихся зверей. Она видела и более странное. Правда, немного, но когда живешь в Юменесе под сенью Черной Звезды и Императорского дворца, венчающего ее, и в Эпицентре с его стенами из плавленого обсидиана, то привыкаешь к странностям искусства и архитектуры.

– У нее нет имени, – говорит Алебастр, когда они спускаются по каменным ступенькам, огражденным перилами, которые, похоже, ведут к поселению. Он говорит о камнееде, которая покинула их наверху лестницы. (Сиен на мгновение отвела взгляд, а когда снова обернулась, камнееда уже не было. Алебастр заверил ее, что она по-прежнему рядом. Сиен не уверена, что хочет знать, откуда это ему известно.)

– Я зову ее Сурьма. Не за белизну. Сурьма – металл, а не камень, поскольку она не рогга, и в любом случае против Алебастра никто не протестовал.

Умно.

– И она… отзывается?

– Да. – Он оглядывается на Сиенит, чего не стоило бы делать, поскольку ступеньки, по которым они идут, очень, очень крутые. Хотя тут и есть перила, любой, кто споткнется, скорее всего, перелетит через них и упадет навстречу мерзкой смерти под утесом. – Короче, она не против, а я понимаю, когда она возражает.

– Зачем она притащила нас сюда? – Чтобы спасти их. Хорошо. Они видели дым Аллии над водой. Но сородичи Сурьмы, как правило, игнорируют людей и избегают контактов с человечеством, если только люди их не достают.

Алебастр качает головой, снова глядя себе под ноги.

– Я не могу ответить, почему они делают то или другое. Если и есть ответ, они никогда не удосуживаются нам сказать. Честно говоря, я уже перестал спрашивать. Напрасная трата сил. Сурьма приходит ко мне уже лет пять. Обычно, когда никого рядом нет. – Он жалко хмыкает. – Я привык думать, что она мой глюк.

Ладно.

– Она ничего тебе не рассказывает?

– Просто говорит, что она здесь ради меня. Не могу понять, это типа «я здесь ради тебя, Бастер, я всегда любила тебя, пусть я только живая статуя, похожая на красивую женщину, я спасла тебя» или что-то более зловещее. Но разве это имеет значение? Раз уж она спасла нас?

Сиен полагает, что нет.

– И где она теперь?

– Ушла.

Сиен подавляет желание пинком сбросить его с лестницы.

– Ушла в… а… – Она понимает, что думает, но это ей кажется таким абсурдом, что даже трудно произнести это вслух. – В землю?

– Полагаю, да. Они перемещаются в земле, как по воздуху. Я видел, как они это делают. – Он останавливается на одной из частых площадок лестницы, и Сиенит чуть не врезается ему в спину. – Ты ведь понимаешь , что, вероятно, именно так она доставила нас сюда?

Сиен старается об этом не думать. Даже мысль о прикосновении камнееда заставляет ее нервничать. От одной мысли, что тварь тащит ее под милями твердой породы и океаном, ее бьет дрожь. Камнеед – нечто, противоречащее здравому смыслу вроде орогении, артефактов мертвых цивилизаций, всему, что можно измерить или предсказать имеющим разумное обоснование способом. Но если орогению можно понять (отчасти) и контролировать (приложив усилия), а артефактов мертвых цивилизаций можно хотя бы избегать, если они не выныривают из ржавого океана прямо у тебя под носом, камнееды действуют как хотят, ходят куда пожелают. Предания полны предостережений о таких тварях, и никто не пытается их останавливать.

Это заставляет остановиться саму Сиен, и Алебастр успевает дойти до очередной площадки, прежде чем осознает, что она не следует за ним.

– Камнеед, – говорит она, когда тот с досадой поворачивается к ней. – Тот, в обелиске.

– Это другой, – говорит он с той терпеливостью, с которой разговаривают с особо тупыми людьми, но не заслуживающими того, чтобы им говорили об их тупости напрямую, поскольку у них был тяжелый день. – Я же говорил тебе, что давно уже ее знаю.

– Я не об этом. – Ты идиот . – Тот камнеед, из обелиска, посмотрел на меня прежде, чем… чем. Он двигался. Он не был мертв.

Алебастр в упор смотрит на нее.

– Когда ты это видела?

– Я… – Она беспомощно разводит руками. У нее не хватает слов. – Это было… это было, когда я… я думаю , что я видела. – Или ей показалось. Какая-то вспышка, вроде как вся жизнь в одно мгновение проходит перед глазами, которую спровоцировал кинжал Стража? Это казалось таким реальным.

Алебастр долго смотрит на нее. Его обычно такое подвижное лицо застыло, так что она уже начала считать это неодобрением.

– Ты сделала нечто, что должно было убить тебя. Тебе просто повезло. И если тебе… чудится… то я не удивлен.

Сиенит кивает, не оспаривая его мнения. Она ощущала в те мгновения силу обелиска. Он и убил бы ее, будь он неповрежденным. Она чувствует себя… выжженной, отупевшей после всего этого. Может, потому она больше не способна владеть орогенией? Или это просто затянувшийся эффект того, что сделал Страж?

– Что там произошло? – растерянно спрашивает его она. Все это слишком бессмысленно. Почему кто-то пытался убить Алебастра? Почему Страж явился завершить дело? Как все это связано с обелиском? Почему они здесь, на этом острове-ловушке посреди этого ржавого моря? – Что происходит сейчас ? Бастер, Земля нас побери, ты знаешь больше, чем говоришь.

Лицо его болезненно кривится, но в конце концов он вздыхает и складывает руки.

– Нет, и ты сама понимаешь. Что бы ты там ни думала, у меня нет ответов на все вопросы. Понятия не имею, почему ты так думаешь.

Потому что он знает слишком много такого, чего не знает она. И потому что он десятиколечник. Он умеет делать такое, чего она не может представить, не может даже описать, и в душе она думает, что он, вероятно, может понимать то, чего не понимает она.

– Ты знал о том Страже.

– Да. – Теперь он рассержен, хотя и не на нее. – Я в такое вляпывался и прежде. Но я не понимаю, почему он был там. Могу только догадываться.

– Лучше, чем ничего.

Он раздражен.

– Ладно, вот тебе догадка. Кто-то – возможно, не один – знал, что в гавани Аллии находится поврежденный обелиск. Кем бы они ни были, они знали, что десятиколечник, скорее всего, заметит обелиск сразу же, как начнет сэссить окрестности. И поскольку для реактивации его оказалось достаточно всего лишь четырехколечника, то очевидно, что никто из этих таинственных неизвестных не знал, насколько чувствителен или опасен этот обелиск. Иначе ни ты, ни я живыми до Аллии не добрались бы.