Алекс Маршалл - Пепел кровавой войны [litres]

Императрица и все ее придворные онемели, зато из горла Чхве вырвалось низкое рычание. Дикорожденная сидела на подушке, сжав кулаки, и ее щербатый оскал обращен был не к трону Самджок-о, а к Доминго. Тот смиренно пожал плечами.

– Нет, – твердо заявила императрица.

На мгновение барон ошеломил ее ужасным признанием, но сейчас понял, что она не поверила.

– Моего четвертого сына, принца Бён Гу, убила изменница Чи Хён Бонг с Хвабуна. Они были помолвлены. Она прислала мне его…

– Его голову в ящике, завернутую в кобальтовое знамя, правильно? – подсказал Доминго, наслаждаясь тем, как медленно мертвеет лицо императрицы. Должно быть, то же самое испытывал брат Ван, когда наконец-то получил возможность рассказать о своем плане в том проклятом фургоне. – Я хотел, чтобы Отеан именно так и подумал, после того как поймал заморыша, прятавшегося вместе с телохранителями к югу от стены, которую вы возвели вокруг Линкенштерна. Он рассказал мне все, что знал, и, хочу добавить, рассказал охотно, а потом я убил его, стоявшего на коленях. Это случилось задолго до того, как мы догнали генерала Чи Хён. Я подумал, что заполучу свежий приток непорочновских сил для совместного нападения на кобальтовых, если появится такая необходимость. В отличие от вашего просвещенного народа, который скорее предпочел бы проиграть войну, чем объединиться с недостойной, как вы выразились, армией, мы, азгаротийцы, смотрим на такие вещи с практической стороны.

– Это был приказ Чи Хён, – заявила императрица с верхней ступени своего дурацкого павильона, поднимаясь на нетвердые ноги. – Чи Хён Бонг приказала вам это сделать.

– Вы затащили ее в Отеан, даже не догадываясь, что убийство принца – дело моих рук, – продолжал Доминго, упиваясь унижением императрицы перед всем ее двором.

Неподвижные до сего момента люди в желтых одеждах и масках зашептались между собой, и даже их птица негодующе взъерошила перья. А Доминго заговорил громче, чтобы его услышал даже самый незначительный из придворных в самом дальнем ряду:

– Никто об этом не знал – ни Чи Хён, ни присутствующая здесь Чхве, ни кто-либо другой из Кобальтового отряда. А вы, ваше изящество, погубили Чи Хён, ее семью и верноподданных жителей целого острова лишь потому, что не пожелали дождаться, когда обвиняемая, уже пребывая у вас в руках, ответит на вопросы в присутствии вашего демона. Если бы вы потратили немного времени на расследование, вместо того чтобы устраивать спектакль перед Вратами, то быстро выяснили бы, что она ни в чем не виновата. Вся ее семья не виновата. Никто не виноват, кроме меня. Разве не так, мерзкая уродина?

Понимая, что надолго здесь не задержится, Доминго протянул руку к единорогу и погладил его чешуйчатую голову. Тот поначалу удивился не меньше, чем императрица – признанию, но быстро проникся симпатией к Доминго. Его довольное урчание почти заглушило тяжелые шаги за спиной, и полковник улыбнулся, услышав звон брони в тронном зале, где императрица привыкла чувствовать себя неуязвимой, а теперь была потрясена самым сокрушительным ударом – осознанием того, что ее высокомерие и сумасбродство обрекли на смерть тех, кто полностью ей доверял, тех, кого она поклялась защищать.

– Мне очень жаль, что я не рассказал тебе раньше, – обратился Доминго ко все еще сидевшей на коленях Чхве, когда одетые в броню охранники окружили их, а потом в последний раз погладил урчавшего демона. – Но я не мог признаться, что сожалею о сделанном, особенно после того, как обрел здесь, в Отеане, настоящего друга.

Доминго Хьортт все еще упивался своей последней победой, когда его кресло прокатили по терракотовой дорожке навстречу невольному воссоединению с Вратами, скрытыми в храме Пентаклей.

В первый раз после побега через Врата Отеана Чи Хён выспалась по-настоящему. Она уже сомневалась, помнит ли ее тело, как спать не урывками, пробуждаясь от каждого звука, но это было просто превосходно. На всех лучах Звезды Изначальную Тьму часто называли источником снов или страной, куда отправляются спящие… Но похоже, эти люди провели не так уж много времени по другую сторону Врат, иначе они ни за что бы не поверили в такую нелепость. Одна мысль впилась в голову Чи Хён с мучительной ясностью: это место было слишком реальным. Все, что казалось чуждым и неправильным в тамошних ландшафтах и в их обитателях, было неправильно только для нее, это она была чужаком, а сам мир оставался таким же холодным и обыденным, как и тот, который ей пришлось покинуть.

Поэтому, когда Чи Хён наконец выскользнула из глубокого забытья в нежный сон, не имеющий ничего общего ни с пыльными серыми пустынями, ни с ослепительно-яркими картинами, что переполняли ее демонский глаз, она испытала наслаждение, о котором, казалось, давным-давно позабыла. Когда Чи Хён очнулась, герцогиня Дин и граф Хассан, ожидавшие ее пробуждения в пустом полуразрушенном храме, спросили, не снились ли ей кошмары, потому что она плакала во сне. Чи Хён покачала головой и сказала, что это были слезы облегчения, поскольку ее сон сохранил краски утраченного мира.

– Не все земли за пределами Звезды так же унылы, как эта, – произнесла Дин, с тоской глядя сквозь трещину в древней каменной крыше на неизменно серое небо.

– И ваш завтрак это подтверждает. – Сасамасо подала Чи Хён помятую медную миску с яркими, как драгоценные камни, зернами, залитыми чем-то прозрачным и вязким, и с оловянной ложкой, воткнутой в эту гущу. – Съешьте, сколько сможете, генерал. Пища восстановит силы.

Две пожилые женщины уселись на большую глыбу светлого мрамора, а Чи Хён медленно приподнялась на локте над своей бугристой постелью. Она лежала на сосновых лапах, и пряный запах хвои дразнил ноздри. Он напомнил о старике Безжалостном, как тот лежал на своих погребальных носилках в лагере у Языка Жаворонка.

Сердце забилось быстрей при мысли, что она проснулась без оружия под рукой, но затем Чи Хён увидела свое снаряжение, сваленное в углу пыльной комнаты, и торчавшие из кучи эфесы мечей. Она прижала ладонь к лесной постели, почувствовала, как прогибаются ветки, как колются иглы, и к горлу подступил комок; ох и давно же она в последний раз видела незасохшее дерево и вдыхала аромат свежей зелени.

– Сколько вы уже здесь? – спросила кавалересса Сасамасо, углядев нечто знакомое в выражении лица молодого генерала.

– Два… два года, – ответила Чи Хён и теперь уже на самом деле разревелась, но не от жалости к себе, а из-за двух женщин, которые были так добры к ней. Эти женщины провели здесь десятки лет, но все равно заботятся о ней так, будто она пострадала больше всех. – Всего два года.

– Всего! – Граф Хассан прошмыгнул под одеялом, заграждающим вход в комнату, неся в трясущихся руках бронзовый чайный сервиз. – Неудивительно, что вы так ужасно выглядите.