Алекс Маршалл - Пепел кровавой войны [litres]

Съехав через несколько ступенек на закованном в броню куске бесчувственной плоти, Доминго не успел даже избавиться от головокружения, но вместе с тем испуг каким-то образом помог ему прийти в себя. С поврежденным бедром карабкаться по доспехам потерявшего сознание охранника было совсем не просто, но, изогнувшись, он сумел наконец сесть на нижней ступени, опустив на терракотовую дорожку ноги в сандалиях, выданных ему вместо кавалерийских сапог. Заходящее за храм Пентаклей солнце окрасило плоские крыши и резные стены Осеннего дворца в такой же глубокий рубиновый цвет, как… как у красного вина, определил Доминго. И хотя на самом деле это не доставило ему особого удовольствия, полковник посмотрел туда, где табун остроногих чудовищ атаковал отряд Стражей Самджок-о. Они не успели одолеть даже половину расстояния до дворца.

Свет постепенно тускнел.

Новые щелкающие звуки прилетели с севера, Доминго повернул голову и в сумерках увидел на полях чудовищ с горящими зелеными глазами. Они не замечали его, десяток за десятком уносясь к высоким стенам Осеннего дворца, но если хоть один излишне рьяный монстр рыскнет в эту сторону в поисках славы, что тогда?

– Барон Доминго Хьортт из Кокспара, полковник Пятнадцатого полка…

Оторвать взгляд от топочущих кошмарных чудищ оказалось на удивление легко. Голос Чхве заставил Доминго вздрогнуть – он совсем забыл, что к смерти приговорили не его одного. Дикорожденная была забрызгана кровью, и полковник, вытянув шею, убедился, что следы на ее щеках оставили неопытные охранники. Но Доминго больше заинтересовало не это и не сломанное копье с окровавленным наконечником на ее левом плече, а сабля в правой руке. Чхве подобрала ее на обочине дороги, и теперь, в самом конце своей жалкой, нелепой жизни, Доминго Хьортт, чисторожденный полковник, который предпочел уйти в отставку, лишь бы не брать анафем в свой полк, будет сражаться бок о бок с одной из них. Если бы Люпитера могла взглянуть на это!

– Вот!

Доминго с недоумением посмотрел на протянутое ему оружие. Что он, демоны его подери, сможет сделать с этим сломанным непорочновским копьем? Увидев, что Доминго не торопится принять ее дар, Чхве бросила копье ему под ноги и отсалютовала его собственной саблей:

– Я буду бережно хранить ваш клык, барон.

Затем она развернулась и начала подниматься по ступенькам.

– Ты не посмеешь! – крикнул Доминго, догадавшись, что она задумала.

Чхве оставила без внимания приказ старшего офицера, и он почувствовал себя избалованным ребенком, выпрашивающим сласти.

– Окажи мне еще одну услугу, Чхве, последнюю услугу! Я бы даже назвал это долгом. Остановись!

– Вы не стояли на страже во время моих снохождений, – напомнила она, добравшись до верхней ступени лестницы. – Я ничего не должна вам.

– А как же тогда честь? – ухмыльнулся он. – А как же чистая, достойная смерть за родину? Если ты сейчас шагнешь во Врата, значит ты струсила, и мы оба понимаем это… Стой, во имя чести!

– Здесь нет никакой чести, барон, – ответила Чхве. – Только возможность заслужить ее.

С этими словами она исчезла в Изначальной Тьме, и Доминго почувствовал, как Врата вздрогнули… Или, быть может, это задрожала от топота ступенька, на которой он сидел. Ему недолго оставалось ждать. Он понимал, что может потерять самообладание, если оглянется, и вместо этого наклонился вперед, чтобы подобрать сломанное копье, лежавшее возле его сандалий, высматривая заодно, не обронили ли охранники что-нибудь посущественней.

На краю дорожки из красного гравия, рядом с брошенным креслом на колесах, лежали пустые ножны. Доминго мысленно обругал Чхве за такую неряшливость, но затем подумал, что она, вероятно, ужасно спешила и лучше иметь одну саблю без внушительных, крепких ножен с двумя кольцами, чем наоборот. Гравированная медь блестела даже в сумерках, и Доминго вспомнил облегчение, которое ощутил, когда Хортрэп вернул ему оружие, перед тем как кобальтовые отправились в Отеан. Никто не может остановить смерть, ни колдун, ни офицер, но храбрый солдат никогда не умирает в одиночестве… «Доверяй своему клинку больше, чем друзьям, родственникам или сослуживцам, – говорил Доминго сыну, – потому что, в сущности, это все, что у тебя есть».

Солнце уже кануло за горизонт, но последние отблески еще искрились на ножнах, и, когда Доминго поднял голову, он встретил взгляд ярких нефритовых глаз серого монстра. Чудище следило за стариком, сгорбившимся на ступеньках, что вели к Вратам. Оно отстало от табуна, помчавшись по терракотовой тропинке прямо к барону. Пришло время заключительной арии, и обреченный полковник взвешивал достоинства двух вариантов: схватить непорочновское копье и постараться нанести чудищу последнюю рану или поползти на животе в надежде добраться до азгаротийских ножен и прижать их к груди, как талисман. Прекрасно понимая, что погибнет в любом случае, погибнет навсегда.

В этом было что-то утешающее.

Но не настолько, чтобы сдаться без борьбы.

Он повалился в другую сторону от сломанного копья и ножен, двумя сильными руками и одной здоровой ногой толкая себя вверх по ступенькам, вслед за Чхве. Доминго заблеял, как овца, ударившись больным коленом о ступеньку, но даже эта боль подбодрила его – нога плохо слушалась, но не была бесчувственной. Значит, он еще жив, у него еще есть шанс. Он забрался на последнюю ступеньку, и Врата раскинулись перед ним – мягкие, черные и густые. Он будет жить, где-нибудь, как-нибудь – все, что угодно, кроме небытия, он будет жить по другую сторону Изначальной Тьмы, будет жить всегда, будет…

Демон схватил Доминго Хьортта за мгновение до того, как тот погрузился бы во Врата, и здесь, на границе двух миров, он умер точно так же, как и жил.

В одиночестве.

Вересковая трубка – это идеальная единица измерения времени. Не потому, что длительность ее раскуривания – застывшая, холодная постоянная; совсем наоборот: трубка совершенна именно тем, что дарит своему хозяину самый теплый, самый свободный час в его жизни. Это вам не убогие песочные часы, где каждая крупица времени отмеряется со скупой коммерческой точностью. Час курильщика щедр и великодушен, он исполнен блаженного пренебрежения к привычке смертных обращаться со временем как с обмазанной жиром свиньей на деревенской ярмарке – поскорее поймать и больше не выпустить. Если считать время огромной невидимой рекой, что управляет ходом вашей жизни, тогда трубку можно назвать вересковым плотом, на котором вы весело спускаетесь по течению, а те, кто придает слишком большое значение часам, пытаются перегородить ее своими механическими сетями… Но разве можно поймать в сеть реку?