Джон Норман - Свидетельница Гора

— Да, Господин, — прошептала я. — Я прошу сообщить мне мою кличку.

— Это — варварское имя, — ухмыльнулся он, — короткое, соблазнительное и блестяще подходящее рабыне.

— Да, Господин, — нетерпеливо проговорила я.

Но мужчина молчал.

— Я прошу сообщить мне моё рабское имя, — взмолилась я.

— Это — «Дженис», — наконец огласил надзиратель.

— Да, Господин, — выдохнула я.

— Как тебя зовут? — переспросил он.

— Дженис, — ответила я.

— Это — имя из тех, с которыми рабыня превосходно извивается на мехах, — хмыкнул монстр.

— Да, Господин, — согласилась я, ещё острее чувствуя цепь, что спускаясь от запястий, касалась внутренней поверхности моих бёдер, а потом, теряясь под ягодицами, шла к моим скованным лодыжкам.

— Кто Ты? — строго спросил мужчина.

— Я — Дженис, Господин, — представилась я.

— А теперь спи, — велел мне он, — Дженис.

— Да, Господин, — сказала я, глядя как он развернулся и направился к своей постели.

Надзиратель задул крохотное пламя лампы, и комната погрузилась в полную тьму.

Я легла на бок и какое-то время не двигалась, но затем не выдержала и, подняв цепь, соединявшую мои руки, крепко прижалась к ней губами. Потом я также страстно, один за другим, поцеловала каждый браслет наручников, обхватывавших мои запястьях. Я по-прежнему оставалась неосведомлённой относительно многого в этом мире, но, по крайней мере, теперь для меня больше не было загадкой моё собственное имя. Отныне мне было известно, как меня звали. Я — Дженис.

Вскоре я провалилась в глубокий сон.

— Как всё-таки свободны рабыни! — восхищенно воскликнула она.

— Тсс, Госпожа, — предостерегающе зашипела я на неё.

— Ты не должна назвать меня «Госпожой»! — перейдя на шёпот, заявила она.

— Простите меня, — сказал я. — Это результат дрессировки, в силу привычки, такое обращение иногда непроизвольно выскакивает.

— И не проси у меня прощения, — снова зашептала моя собеседница. — Пожалуйста! Кто-нибудь может услышать! Думай обо мне как о рабыне находящейся под твоей ответственностью.

— Я попробую, — вздохнула я.

Мы возвращались с базара, где остались достопримечательности и шум, лотки и палатки, столпотворение и музыка. Признаться, мне доставляло удовольствие посещать ту часть города. Теперь мы поднимались по ступеням на верхние террасы и дворы. Оттуда открывался великолепный вид на горы.

— Знаешь, я так тебе благодарна! — прощебетала девушка.

Я вела её на поводке, шагая впереди. Руки моей спутницы были закованы в наручники за спиной.

— Это было ваше пожелание, — напомнила я. — Я всего лишь передала вашу просьбу надзирателю подземной тюрьмы. Если бы я не сделала этого или посмела отказаться выполнить ваше поручение, то я, скорее всего, рисковала заслужить серьезное наказание.

— Тем не менее, я тебе благодарна! — воскликнула моя подопечная. — Я уверена, что Ты могла бы и не передавать мои просьбы. Возможно, тебе, так или иначе, даже удалось бы избежать наказания за нерадивость. До того самого момента как тебе поручили заботиться обо мне, я даже никогда не видела хозяина подземелий вблизи. Вероятно, что он никогда бы ничего обо мне не узнал. Ты могла бы, например, сделать вид, что неправильно меня поняла или забыла, а то и просто сказать, что никаких просьб с моей стороны не было.

— В таких вопросах, — проворчала я, — ваше слово значило бы куда больше моего.

— Насколько же уязвимы рабыни! — восхищённо выдохнула она.

— Да, — вздохнула я, поднимаясь вверх по лестнице. — Мы очень уязвимы.

— Но Ты также могла бы передать мою просьба так, что её могли игнорировать или отклонить за излишнюю высокомерность, или что-то в этом роде.

Я предпочла промолчать и не вступать в дискуссию.

— Должно быть, Ты, когда рассказывала обо мне надзирателю тюрьмы, делала это с сочувствием.

Пожалуй, тут девушка, действительно, была не далека от истины. Она и в самом деле вызывала во мне жалость.

— Ой! — внезапно воскликнула она от боли.

— Может, Вы хотите передохнуть? — поинтересовалась я.

— Нет, — вздрогнув, ответила девушка, глядя на меня и немного приподнимая одна ногу над каменной ступенью.

— Просто ваши ноги ещё не загрубели, — посочувствовала я.

Моя подопечная была босой, конечно, что было в полном соответствии с её ролью.

— Может, всё-таки отдохнёте? — снова предложила я.

— Ой, — ойкнула она снова, но уже по другому поводу, — сюда кто-то идёт.

Кто-то оказался молодым мужчиной, спускавшимся по лестнице.

— А ну, рабыня! — прикрикнула я. — Хватит прохлаждаться!

Издав тонкий крик боли, она поспешила за мной вверх по лестнице, следуя за натянувшимся поводком. Рабыням не следует ожидать вежливого обращения. Парень оценивающе уставился на нас, как это здесь обычно делают мужчины, походя, как на кусок рабского мясо. Мы обе тут же опустили глаза вниз. Если бы он остановился, то нам следовало бы немедленно встать на колени.

— Как ваша нога? — осведомилась я. — В порядке?

— Да, — ответила она.

Я думаю, что в первый день, несколько дней назад, когда я увидела свободную женщину над бассейном, и стал тем самым днём, в который в ней началось преобразование. Для этого, несомненно, имелось несколько причин, не говоря уже о некотором созревании понимания ею, того, что она была в полной, фактической власти мужчин, несмотря даже на то, что считалась пленницей. В особенности, как мне кажется, ей пошло на пользу то, что она вынуждена была часто, недвусмысленно и почтительно обращаться к надзирателю не иначе, как «Сэр». Эта практика, в её существующей форме, была применена к ней в тот день, когда вскрылась её попытка заблокировать механизм отпирания клетки, который позволял в любой момент, бодрствовала она или спала, сбросить её в бассейн, на корм существам, которых частенько туда выпускали. А может быть, не менее значимым было то, что она осознала, что её, хотя и свободную женщину, посадили в клетку, предназначенную для рабынь. Понимание последнего, само по себе, оказывается, глубоко воздействует на сознание женщины. Фина, та самая брюнетка, любимица хозяина подземелий, которую он укладывал спать у своих ног, как-то поведала мне, что вскоре после того случая на время визита к бассейну надзирателя, который обычно присматривал за ней лично, девушка сама начала вставать в клетке на колени. Позднее, она начала, помимо любезности, выраженной в использовании при разговоре с ним обращения «Сэр», стала говорить с большим уважением и приставать с вопросами, когда она на это осмеливалась, с подходящим смирением. Кроме того, теперь при использовании слова «Сэр» в её голосе не было ни тени намёка на иронию или оскорбление, что имело место прежде, и это заметила даже я, в день нашей первой встречи в бассейне. Теперь она больше не проговаривала его подчёркнуто язвительно или презрительно. Нет, теперь это обращение слетало с её губ с искренностью, пониманием и уважением.