Джон Норман - Свидетельница Гора

— Но что делать, если выяснилось, что свободная женщина, это совсем не то же самое, что настоящая женщина? — осведомилась Леди Констанция.

— Лично, для меня давно очевидно, что это не одно и то же, — пожала я плечами.

— Вот это-то меня и мучает, — призналась она.

— Лучше бы вам не интересоваться такими вопросами, — честно предупредила её я.

— Но я должна! — всхлипнула девушка.

— Свободная женщина — понятие политическое, — пояснила я, — с особой историей, относящейся к определённому времени и месту. Настоящая же женщина — понятие биологическое, относящееся к её виду и её природе, а также условиям, относящимся к выполнению их требований.

— Я уже побыла свободной, — сказала Леди Констанция. — Теперь я хочу любви.

— Выкиньте такие мысли из головы, — повторила я, — и подальше.

— Но я боюсь любви, — призналась она, глотая слёзы.

— Конечно, — кивнула я.

— Она превращает нас в рабынь! — заплакала девушка.

— Это верно, — не могла не согласиться я.

— Дженис, — позвала меня она.

— Что?

— Я хочу быть рабыней! — едва слышным шёпотом призналась Леди Констанция.

— Выкиньте эти мысли из головы, — вздохнула я.

— Сегодня, когда мы были там, наверху, когда он подошёл ко мне прикованной к кольцу, я расставила перед ним колени! — сообщила мне она.

— Вы не должны были этого делать! — попрекнула её я. — Вы же свободная женщина!

— Ты, правда, думаешь, что отсутствие клейма и ошейника, делает меня свободной женщиной? — поинтересовалась моя подопечная и, не дождавшись от меня ответа, снова спросила: — Ты думаешь, что то, что я не была порабощена по закону, подразумевая под этим чисто технический аспект, делает меня свободной женщиной?

— Да, — всё же ответила я.

— А я люблю его! — воскликнула Леди Констанция. — Я люблю его!

— Да Вы даже не знаете его, — попыталась вразумить я свою подопечную.

— За последние дни мы много раз разговаривали с ним у кольца! — сказала она. — Ему достаточно просто посмотреть на меня, чтобы я стала готовой умолять его о его прикосновении!

— Это всё влияние рабской одежды, — пояснила я, — и ошейника.

— В них я становлюсь самой собой! — заявила Леди Констанция.

— Но Вы — свободная женщина, — напомнила я ей.

— Нет! — воскликнула девушка.

— Замечательно, — буркнула я. — Тогда я больше не возьму вас наверх.

— Нет-нет! — тут же пошла она на попятный. — Дженис, пожалуйста, прости меня. Мне очень жаль. Прости меня! Я буду тебя слушаться! Я во всём буду тебя слушаться!

Не переставая причитать, Констанция торопливо облачалась в одежды сокрытия.

Уходя из клетки, я улыбалась про себя. Но дверь закрыть не забыла, более того, заперев замок, я проверила его дважды. Можно было только порадоваться, что у охранников не было ключей, поскольку я уже небезосновательно опасалась, что дверь этой клетки теперь закрывала уже не свободную женщина, а нечто значительно более желанное и заманчивое.

— Господин? — позвала я.

В последнее время хозяин подземелий выглядел странно потерянным, словно погружённым в свои мысли. Теперь его всё реже можно было увидеть сидящим за столом и читающим.

Фина, его фаворитка, тоже казалась чем-то серьёзно озабоченной. Но в данный момент она отсутствовала.

Я, конечно, строила разные догадки, но никак не могла понять, что могло вызывать такое изменение в характере надзирателя. Несколько дней назад я, как мне и было приказано, призналась в своём обмане свободной женщины. Рассказав всё как было, я легла на живот у его ног и напряглась в ожидании плети. Но Тарск только присел рядом со мной, положил свою широкую ладонь мне на голову и мягко почти нежно потрепал меня.

— Итак, теперь Ты знаешь, что находишься в Треве? — прохрипел он.

— Да, Господин, — прошептала я в каждую секунду ожидая удара.

— Вы, кейджеры, такие любопытные животные, — усмехнулся мужчина.

— Разве я не должна быть наказана? — признаться опешила я.

— Нет, — успокоил меня хозяин подземелий.

— Спасибо, Господин, — облегчённо выдохнула я.

Правда у меня подозрения, что причина моей удачи в этом вопросе могла в куда большей степени быть связана с озабоченностью Тарска своими думами, чем с его добротой и хорошим ко мне отношением.

А вот теперь самое время немного рассказать о хозяине подземелий.

По мере того, как я узнавала его, у меня всё сильнее крепло убеждение, что передо мной человек огромного и необычно острого ума. Уверена, что Фина знала об этом ещё лучше меня, хотя бы потому, что провела рядом с ним гораздо больше времени. Вероятно, это была одна из причин, почему она, если можно так выразиться, была его рабыней настолько глубоко, притом что её шею украшал такой же государственный ошейник, как и мою. Думаю, что причина в том, что мы, женщины, хотя и не остаёмся неуязвимыми перед мужской красотой, но всё же не теряем от неё головы настолько, насколько это случается с мужчинами, под влиянием нашей красотой. На самом деле, смазливое мужское лицо может даже вызвать у женщины отвращение. Мужественность, которая привлекает нас, и даже может сокрушить и превратить в рабыню, является следствием интеллекта, власти, мужества, надёжности и силы. Мы ищем, если мне позволено будет так выразиться, для себя настоящего владельца гарема, хотя, в конечном итоге, мы надеемся стать единственной наложницей в его гареме. Мы хотим мужчину, у ног которого мы чувствовали бы себя уместно и правильно, чтобы становясь перед ним на колени, мы могли ощутить себя женщинами, и рабынями. Мы не хотим быть равными, нам этого недостаточно. Нам нужно нечто гораздо большее, чем это, мы хотим господина. Мы хотим, чтобы он был сильным, честолюбивым, агрессивным, властным, ревнивым, похотливым, опасным, доминирующим. Мы хотим, чтобы он хранил нас и мог защитить, обладал нами со всей своей мужской свирепостью, рассматривал нас как свою законную собственность. Мы хотим чувствовать себя ничем перед его гневом и властью. Мы хотим чувствовать, и это — самое важное для нас из всего, что есть в этом мире, что мы нравимся ему. Мы хотим, чтобы он ревновал нас, и был отчаянным собственником по отношения к нам. Мы хотим быть чем-то важным для него, а не тем, что можно проигнорировать или чем можно пренебречь. Мы не хотим, чтобы нас считали чем-то само собой разумеющимся, пустым местом, что можно почти не замечать, как это происходит с очень многими «жёнами» на Земле. Уж можете мне поверить, рабыне достаётся куда большая доля внимания, возможно, даже большая, чем ей иногда хотелось бы. На неё, в её неволе и бесправии его команд и доминирования, он просто не может не обратить внимания. Одним из жесточайших наказаний, которым он может подвергнуть, является его пренебрежение и безразличие, зачастую достающееся той, о ком на Земле говорят — «жена». Трудно передать то, как мы стремимся доставить ему удовольствие, лишь бы этого не произошло! Впрочем, такое редко, но происходит, и тогда, лучше уж милосердие рабского кнута. Он должен хотеть следить за нами, ведь мы — его имущество. Он должен хотеть знать, о чём мы думаем, где находимся, что делаем, практически, каждый наш шаг. Он хочет нас, он жаждет нас, а мы — его. И пусть он ревнует нас, проецируя на нас свои частнособственнические инстинкты, на свой любимый товар, его желанный призы, его собственность, его рабынь. И пусть он держит нас на коротком поводке.