Алексей Бессонов - Лабиринт кочевников

– Ну, это понятно, – веско согласился Климов. – Опознать сможете?

Асламов деловито распахнул папочку, положил на стол перед директором несколько цветных фотографий из морга. Варданян глянул, охнул и без малейшего притворства схватился за грудь. Лицо его посерело так, что Ян поднялся со стула.

– Плохо вам, плохо? Сердце? Лекарство есть какое?

– Нэт, нэт… Нэ сэрдце. Нэрвы, товарищи…

Директор повернулся в кресле, сунул руку в шкаф у себя за спиной, достал початую бутылку «Ани», рюмку, кое-как налил и выпил одним глотком.

– Убили ее? – хрипло спросил он, наливая снова. – За что, кто убил? Она никому слова дурного не сказала, работала дэнь и ночь!

– Вы что-то про нее знали? – спросил Ян, когда Ашот Степанович пришел в себя. – Где она жила, была ли семья у нее? Муж, дети?

– Ничего не знал, – горько помотал головой директор. – Даже кто она, откуда, не говорила. Она не говорила – я не спрашивал. Три, нэт, пять лет назад пришла, помогать убираться стала. Сама, так… Люди убираются, она помогает. А потом мне говорят – Ашот, что она бесплатно тут делает? Поговори с ней, пускай убирается, людям легче будэт. А как говорить, она ни один язык не знает, по-русски чуть-чуть только. Откуда такая? Ну, я дэньги ей платить стал. Я такой человек, товарищи, я так считаю – работаешь, значит, и получать должен, правильно? Она работала, все довольны были, любили ее. Там шмоту подарят, там куртку, там покушать, курочку в ларьке – поделятся. Хорошая была. Говорила совсем мало, но улыбалась, помогала всем, без вопросов, когда надо!

– И она, получается, ни с кем фактически не общалась? – перебил его излияния Климов. – То есть никто на всем рынке про нее ничего не знает, так, что ли? Да разве такое бывает? Подумайте, Варданян, хорошо подумайте. К вам по делу претензий сейчас нет, но…

– Говорю ж вам, товарищи, – застонал директор, – она вообще почти нэ говорила. Вот еле-еле, клянусь вам!

– И за столько лет язык не выучила? – подал вдруг голос Юра.

– А? – повернулся к нему шокированный вопросом Ашот Степанович. – Да с ней и таджик говорил, и татары говорили, и казахи – ни один язык не понимает! Она, может, вообще того была, – директор постучал себя по лбу и горестно вздохнул, – бывает же, да?

– Но так-то головой хорошо соображала? – уточнил Ян. – А? Сами же говорите, помогала всем? Не сходится что-то у вас.

– Нэ знаю, – по лицу Варданяна было понятно, что он не врет и действительно ничего не знал о своей уборщице. – Одна женщина есть, она вроде с ней как-то… Сейчас!

Он схватил со стола мобильник, набрал какой-то номер и заорал:

– Гриша! Алену мне в кабинэт найди, живо! Бегом, Гриша, сейчас… Бросай все, потом все, иди, бэги Алену ищи, ко мне в кабинет!

Гриша, здоровенный лоб лет двадцати пяти в черной кожаной куртке, примчался весьма шустро. Вместе с ним шла седая женщина в пуховике, поверх которого красовался не самый чистый фартук. Лицо у нее было красное и растерянное, глаза бегали.

– Алена! – Ашот Степанович снова попытался встать из кресла, но это ему не слишком удалось: взялся за грудь, замотал головой. – Галю твою убили… Люди вот спрашивают, давай отвечай, что знаешь. Все говори, что видела, что слышала про нее, слышишь?

Он налил себе третью рюмку и, кривясь, выпил. Яну стало даже жалко этого мужика, вряд ли в чем-то виноватого, кроме нарушения трудового законодательства – так а кто его тут, собственно, соблюдает?

– Галю убили?! – Торговка шатнулась, поднесла ко рту край фартука. – Ну, я чувствовала… Ой, бедная, видела я, что с ней не так что-то, какая-то она взбудораженная была, да разве спросишь, она ж и не говорила совсем.

– Что значит «совсем»? – резко переспросил Климов. – Как-то же она говорила с людьми?

– Как-то говорила… Только не хотела. И с русским языком у нее плохо было, не давался он ей.

– А сама-то она откуда была, не рассказывала?

– Нет… Я сперва думала, цыганка она. Похожа, знаете… Потом поняла – нет, не цыганка. Манеры другие совсем, тихая такая, работящая очень. И еще мясо почти не ела почему-то, только курочку иногда, а так все кашу да макароны, ну, овощи там какие, соленья покупала.

– Про семью свою ничего никогда не говорила?

– Не было у нее семьи, одна жила. Где-то за депо, там, в бараках, что пленные строили, то ли угол, то ли комнату снимала у дворничихи прямо, там ведь жилья пустого полно, вот они и своевольничают.

– В каком именно, знаете? – снова вмешался Асламов.

– Примерно, товарищи. Я с ней однажды в аптеку ходила, простыла она сильно, а сама купить не могла ничего, а у меня ж сестра в больнице работает, я разбираюсь. Так она мне рассказала, в общем, как смогла, что за углом живет, в бараке, и у дворничихи снимает. Да их там напротив аптеки два всего барака этих, товарищи! Один желтый такой, а на втором крыша железная, так вот в нем, наверное… А где она нашлась-то, товарищи?

– В городе, – хмуро ответил Климов и встал. – У вас еще вопросы есть к свидетелям, старший лейтенант?

– Никак нет, – мотнул головой Асламов.

– Ну и хорошо. Тогда пойдем. Вы нас извините, товарищи, но если что, так еще раз поговорить придется!

Не оборачиваясь, Климов вышел, и Юра поспешил за ним. Вид у него был немного озадаченный.

– Будем искать, Ян Антоныч?

– Прямо сейчас и поедем. Ты местность знаешь?

– Не так чтоб хорошо, но пацаном бегал, конечно. Я тут знаете, что подумал? Какая-то она у нас совсем странная получается. Еще и мяса не ела…

– А, тебе это тоже ухо резануло? Привычки не было, Юрик, вот в чем дело. Не едят у них мясо почему-то. А вот случайно ли она тут оказалась, это большой вопрос. И ужасно хочется мне на него ответ найти! Так что поехали бараки искать. Я там и не был даже никогда, но как-нибудь найдем и дом ее, и дворничиху эту чертову.

Асламов понимающе закивал и открыл дверь «Транзита».

– Это моя работа, в конце концов, – вздохнул он.

Тарахтя дизелем, «Форд» сполз вниз по переулку, потом свернул направо и двинулся вдоль железнодорожного забора, в котором там и сям виднелись разнокалиберные дыры, проделанные обывателями, не желающими следовать через переезд. Из-за забора время от времени громыхало, потом куда-то запыхтел маневровый. Асламов уверенно доехал до железнодорожного переезда, но поворачивать не стал, двинул прямо, а потом обогнул старую больницу с облупленными колоннами на входе, и Ян увидел сбоку аптеку – видимо, ту самую, о которой говорила Алена.

– Это она, что ли? – на всякий случай спросил Ян.

– Да другой тут нет, по-моему, – хмыкнул Асламов. – А бараки – там вон, за сквериком, видите? Их действительно после войны немцы пленные строили. Только раньше их больше было, штук шесть, что ли, они дальше туда, вдоль «железки» тянулись. Снесли их, я еще совсем пацан был: кровля в одном рухнула, ну и все. В райкоме сказали, что хватит им смотреть на все это. А эти бараки получше, что ли, – их вот оставили. Но там течет все, жить там уже никто не хочет.