Дебора А Вольф - Наследие Дракона [litres]

За столом не вели никаких разговоров, никто не смеялся. Глаза Саскии опухли, а лицо было покрыто красными пятнами. Дару положил подбородок на стол и уставился на стоявшую перед ним еду. Ему следовало поесть. Ему приказали поесть. Он вздохнул и взял кусочек утки двумя пальцами.

Он действительно не хотел ничего знать.

– Кто? – шепотом произнес мальчик.

– Неужели не знаешь? – прошептала Саския. Ее голос звучал глухо и печально. – Неужели ты и правда не знаешь?

– Нет.

– Умм Нурати мертва. Умерла первая мать.

Саския зарыдала. Кабила положила руку на плечо младшей джа’акари и притянула ее в свои объятия.

Дару чуял, как следят за ним тени, ожидая, что он станет делать. Он положил в рот кусок утки, прожевал, проглотил и потянулся за вторым. Еда казалась ему совершенно безвкусной.

– Разве ему это интересно? Он не из наших. – Дуадл Джа’Сайани плевался, как один из его чурримов. – Он принадлежит ей. Скажи, мальчик, в последнее время твоя повелительница снов никого не убивала?

– Кхутлани, Дуадл. Придержи язык. Твой рот слишком мал, чтобы говорить о столь важных вещах. – Кабила перегнулась через Саскию, чтобы сжать его плечо. – Нам, коротышкам, не пристало повелевать движением звезд, верно, Дару?

Мальчик с трудом изобразил на лице улыбку и попытался втянуть голову в плечи. Еда отдавала песком – песком, пылью и старой кожей. Дару съел все до крошки, даже хлеб. Все это обрушилось в его живот, словно удар кулака. Мальчик запил съеденное водой, напоминавшей по вкусу медь, железо и серу. Закончив трапезу, Дару продолжал сидеть за столом и таращиться на собственные руки. Люди тихо переговаривались между собой. Саския негромко плакала, и не она одна. Единственным, кто оказался в стороне, был Дару, подмастерье повелительницы снов.

Умм Нурати умерла.

Он больше никогда ее не увидит, не услышит, как ее мягкий голос произносит слова поддержки. Она никогда больше не улыбнется, не разразится хохотом и ничего уже не сможет сделать.

У Дару свело живот. Он вспомнил ночь, когда Параджа с горящими глазами шла за ним следом по переулку между бараками джа’акари и оружейным складом. Слышал запах мокрых перьев и крови, доносившийся из охотничьих комнат, и как крошечный молоточек бился о металл: тинь-тинь-тап. Мальчик снова видел, как из тени появились яркие, словно драгоценные камни, немигающие глаза. Параджа скользила на полусогнутых лапах, ее плечи ходили вперед-назад под пятнистым черно-золотым мехом – она оскалилась на него, бросая вызов: Только попробуй побежать.

Мальчик прижался спиной к стене дома, и кошка низко пригнулась на передних лапах. Ее бедра заходили из стороны в сторону… а затем распахнулась ведущая к баракам дверь. Свет залил все вокруг, и стайка полупьяных воительниц с хохотом высыпалась прямо на Дару. Параджа дернула хвостом и растворилась в ночи. Интересно, теперь, после смерти Нурати, решит ли Параджа остаться в городе и не надумает ли она взять себе в зееравашани кого-нибудь еще? Или она предпочтет вернуться к диким вашаям? Дару закрыл глаза с надеждой, что никогда больше ее не увидит.

Но Нурати…

Умм Нурати, первая мать, мать всех племен. Она была так красива, грациозна, похожа на нежную песню в ночи; когда маленький мальчик сотрясался от лихорадки, от которой закипала кровь, она была рукой, которая зажигала свечу и отгоняла тени прочь. Это ее голос стал решающим во время обсуждения закона, запрещавшего убивать детей в младенчестве, какими бы недобрыми предзнаменованиями ни омрачалось их рождение, какими бы ни были их уродства и немощи. Нурати брала в руки каждого младенца, целовала складочки на его крошечном личике, пересчитывала пальчики на ногах и руках. Сулейма рассказала Дару, что умм Нурати качала его на одной руке, а другой в гневе стучала посохом, отгоняя стариков, которые настаивали на том, чтобы похоронить его вместе с матерью – это болезненное дитя казалось столь слабым и окутанным недобрыми знаками, что даже ее собственная вашаи желала ему смерти.

Слеза упала на стол между его рук. Дару чувствовал, как невидимые узы стягивают его грудь. Следующий вдох дался ему с трудом, и тени подступили ближе. Боль резанула его по груди, один, потом второй раз, и мальчик выпрямил спину и откинул плечи назад. Ему казалось, что он видит ее лицо среди теней – впалые щеки и голодные глаза. Был ли с ней Таммас, смог ли он пропеть прощальную колыбельную ее костям? Он был ее старшим ребенком… А потом Дару ударило еще раз, сильнее, чем прежде.

Дитя!

Негромко ахнув, он дернул Саскию за рукав. Она повернулась к нему, и ее глаза округлились. Саския толкнула локтем Кабилу, которая, едва взглянув на мальчика, быстро поднялась, нахмурилась и начала вытирать руки о тунику.

– Дару? Дитя, все ли с тобой в порядке?

– Слабак… – пробормотал кто-то на другом конце стола.

Дуадл хмыкнул и отвернулся с отвращением.

Дару вцепился в руку Саскии. У него в голове нарастало напряжение, и он знал, что будет дальше – похожий на взмах черных крыльев шум прильет к его ушам и темный дым начнет густеть, до тех пор пока он не перестанет различать собственные руки. Дару пытался избавиться от собственной слабости, словно младенец, оплетенный змеиными кольцами.

– Дитя, – прошептал он. – Дитя…

Саския подалась к Дару и подхватила его на руки, когда он начал падать с лавки. Тени метнулись к нему, радуясь представившейся возможности. Мальчик изо всех сил сражался, пытаясь сохранить сидячее положение.

– Держите его… вот так…

Дару подняли чьи-то сильные руки, точно он был несмышленышем в пеленках. В горле у него застряли слезы, а руки онемели, и по телу пробежала дрожь. Мальчик услышал приглушенный, далекий голос Саскии.

– Он спрашивает о младенце…

Дыхание Кабилы согревало ему щеку, она крепко прижимала его к себе. Биение ее сердца было сильным и прекрасным. Оно пело ему: Живи. Живи. Живи.

– О младенце? Ты имеешь в виду ребенка умм Нурати? – Кабила еще сильнее прижала его к себе. – Она выжила. Это хорошая, сильная девочка. Она вырастет и станет такой же красавицей, как ее сестры. И ты вырастешь и станешь мудрым и сильным, и будешь охранять ее от всякого зла. Ты станешь нашим повелителем снов и будешь присматривать за нами, когда мы уснем.

– Да, – услышал Дару собственный шепот.

Когда вы уснете.

Затем взмахнули крылья, и Дару полетел.

Поначалу он просто падал. Падал сквозь державшие его руки, сквозь каменный пол и комнату нижнего этажа, и дальше сквозь пол этой комнаты, все быстрее и быстрее несясь через пространство, камень, воду, снова камень; земля тем временем становилась темнее и плотнее, а потом раскрылась под его ногами, и тогда он вспомнил, что умеет летать.