Евгений Рудашевский - Забытые руины [litres]

Этой ночью Феонил и Эрза во сне, сами того не заметив, в кровь расковыряли себе уши. Зуд не ослабевал. Яд проявлял себя все активнее. У Громбакха по-прежнему болел живот. За ночь он трижды выбегал из дома на улицу, при этом ругался, хоть и сдавленно, но так громко, что неизменно всех будил, словно хотел, чтобы каждый насладился его звучными руладами. Когда я напомнил ему об опасности выходить наружу, охотник только сказал, что с такими залпами ему не страшны ни тени, ни Пожиратели.

Сам я чувствовал легкую слабость, но не мог точно определить, вызвано это воздействием яда или же всему виной посещение комнаты Нитоса.

Тенуин сказал, что к вечеру будет хуже, а ночью, если не принять полную горсть противоядия, начнется жар. Жить нам оставалось не больше суток, а за это время предстояло многое сделать.

Глядя на то, как неспешно бредут мятые гиганты облаков, Нордис подошел к одному из обветшавших зданий на Мыторной улице. Вокруг стыла тишина. Безмятежные руины. Молчаливое предвкушение.

– Готов? – с крыши соседнего дома спросила Эрза.

Гирвиндионец, не глядя, кивнул. Приподнял молот. Осмотрел боек. На нем еще виднелись следы вчерашней расправы.

– Подожди, – скомандовала Эрза. – Сигнала не было.

Эрза нервно поправляла сдвоенный напальчник. Ногтями проверяла поверхность роговых насадок лука. То и дело переставляла колчан, подыскивая для него удобное положение. Просматривала разноперые стрелы, будто сомневалась в их сохранности. Серые – легкие, с иглообразным лезвием. Светло-синие – тяжелые, с дробящимся трехгранным наконечником. Такой набор в свое время для нее определил Горсинг. Эрза давно убедилась в практичности его выбора.

На плоской крыше когда-то была устроена верхняя веранда. Судя по заплесневевшим шпалерам и земляным сикорам, хозяева когда-то устроили здесь небольшой сад. Отдыхали в тени ниалутий, если полуденный зной становился невыносимым. Любовались их большими, с голову младенца, оранжевыми бутонами. Сейчас, в этой грязи, было трудно представить безмятежность прежней жизни.

Эрзе мой план не понравился, но после долгих споров она признала, что ничего иного предложить не может, и согласилась сыграть отведенную ей роль. Сейчас, сидя на крыше, жалела об этом. Хотела отозвать Нордиса и Мию, предложить им обсудить все еще раз. Если б не яд прокля́той старухи, она бы так и сделала. Ухо беспощадно саднило. Хотелось расковырять его наконечником стрелы. Вырезать из себя эту непрекращающуюся боль. Еще и пальцы на правой руке, стоило их расслабить, начинали подрагивать. Никогда прежде Эрза не теряла власти над собственным телом, и ей это не нравилось. Говорила себе, что так сказывается действие яда, и только опасалась, что кто-нибудь, заметив эту дрожь, подумает, что она дрожит от страха.

Впереди, на отвороте с Мыторной улицы на Сальный переулок, что-то мелькнуло. Миалинта. Подала сигнал.

– Начинай! – отчетливо произнесла Эрза.

Коротко взглянула на Нордиса, потом постаралась занять как можно более удобную позицию – такую, чтобы целиком спрятаться за сырцовым бортиком крыши, но видеть подходы со стороны Льняной и Скобяной улиц. Обругала себя, вспомнив, что не дала отмашку Мие. Вновь привстала, дважды махнула, показывая, что сигнал принят.

Миалинта теперь могла затаиться. Выбранный для нее перекресток был полностью разрушен. Настигшее Авендилл безумие успело выпотрошить все ближайшие дома. Сама дорога бугрилась широкими разломами, ее перекрывали высокие гряды ломаной мебели, металлических каркасов, брусчатки, комьев земли и громадных кусков каменных стен – некоторые из них обрушились сюда вместе с окнами и балконами, а теперь покрылись легкой порослью колючих кустарников.

Оглядев завалы, Миалинта признала, что место выбрано удачно. Благодаря беспорядочному нагромождению обломков перенесенные на перекресток ловушки выглядели вполне естественно. Несколько ременных капканов и бревенчатая плашка с тканым навесом, будто громадный сачок, изготовленный для поимки летающего зверя. На весь перекресток осталась одна-единственная проходимая тропка. И она вела к дощатому настилу. Обойти его, тем более в спешке, едва ли удастся. Сама Миалинта пришла на перекресток с другой стороны, обогнув квартал, – прошла под тем домом, где мы три дня назад наткнулись на Тарха. Первым делом осмотрела подготовленное костровище. Убедилась, что доски не отсырели, вылила на них последние запасы масла и только после этого просигналила Эрзе о готовности.

Где-то впереди грохнул тяжелый удар.

Началось.

Миа глубоко вдохнула. Задержала дыхание, прислушалась к гулкому сердцебиению. После очередного удара выдохнула. Оставалось ждать. Еще один удар. Миа подумала, что в утренней затаенности покинутых руин эхо должно расходиться до окраин Авендилла. Тут и костер не потребуется.

После очередного удара послышался отрывистый скрежет и шум осыпи. Отступать было некуда. Оставалось надеяться, что план сработает. Миа его полностью одобрила, однако настояла на том, что Шанни и мальчишку нельзя оставлять одних. Охотник требовал задействовать всех, кто был в состоянии нормально мыслить и действовать, но уступил – Мию поддержал Тенуин. Посовещавшись, решили, что остаться должен Феонил. Юный следопыт был недоволен таким выбором. Поглядывал на гирвиндионца, надеясь, что тот разделит его негодование. Однако Нордис, как и всегда, был невозмутим. За его воинственной, непроницаемой гримасой не удавалось разглядеть ни чувств, ни мыслей.

– Началось… – прошептал Феонил, когда из центра Авендилла донеслись глухие удары. Хотел выглянуть на улицу, но сдержался.

Ему наказали ни на секунду не спускать глаз с Шанни. Сказали, что такое поручение – едва ли не самое ответственное из тех, что можно получить в этот день. Юный следопыт кисло усмехнулся, понимая, что на деле его оставляют в стороне от опасных событий.

Он бы предпочел сейчас стоять возле Нордиса, а должен был прятаться в двух кварталах от южных ворот. Кроме того, Феонил понимал, что теряет последнюю возможность примирить Эрзу и Горсинга. Ему так и не удалось подать сигнал – Тенуин будто знал о его планах и всякий раз назначал в последнюю очередь дозора, да и тогда ни на шаг не отходил в сторону.

Мальчишка, которого никто не решался назвать Теором, лежал под стеной – там, куда его положили еще вечером. Он дышал. В его груди тихо билось сердце. Эрза, понимая, что ребенок – салаур, осмотрела его тело целиком. Стянула с Теора ветхую холстину, ворочала его по полу, поднимала ему руки, ноги, тыкала в подмышки. С таким тщанием разве что скупой горожанин осматривает тушу ягненка, прежде чем ее купить. Миа, не сдержавшись, накричала на подругу. Сказала, что у Эрзы нет права так обращаться с мальчиком, кем бы он ни был. Эрза назвала ее мерзостью, которая защищает другую мерзость.