Евгений Рудашевский - Забытые руины [litres]

– Мактдобурский архив. – Я в страхе обхватил браслет. – В нем ведь и про Ногромор написано?

– Как и про остальные лигуры, изученные Эрхегордом.

Сидя за умывальным столиком «Чонги», я опять вспомнил этот разговор с Тенуином. До боли сжал челюсти.

Заставлял себя отвлечься другими мыслями. Смотрел на абзацы, посвященные Багульдину. Пытался выдавить из себя несколько новых строк. Беспокойный храп Громбакха теперь раздражал еще больше. Наконец отбросил перо. Встал.

Прошелся по комнате. Вытащил из заплечного мешка камень. Стал подбрасывать его. Несколько раз уронил. Никак не мог привыкнуть к его весу – бросал то слишком слабо, то слишком сильно. Это был один из перевертышей Аюна. Добрые четверть пуда в небольшом, шириной с медную монету, камешке. Я подобрал его недалеко от дома Нитоса – там, где погиб Вельт.

Странно, но я получал удовольствие от того, как перевертыш падает на ладонь. Слишком тяжелый для таких размеров. Хотелось вновь и вновь наслаждаться этим противоречием. В первые дни, когда мы только приехали в Икрандил, я совсем не выпускал его из рук, даже клал на ночь под подушку, а неделю назад заказал у портного кожаную перчатку – такую, чтобы в ладони был кармашек для моего камня, а косточки кулака прикрывала дугообразная стальная пластинка. С такой перчаткой удар у меня будет не хуже, чем у Громбакха. Вчера успел забрать заказ, но перчатку так и не примерил.

Вернув камень в заплечный мешок, я опять приблизился к окну. Сквозь хрусталиновое стекло выглянул на улицу.

Едва освещенные дома Старого Вельнброка. Здесь было по-своему уютно. Тихо, спокойно. В таком городке можно затаиться на долгие недели. Сидеть вот так в снятой комнатушке, спускаться в трактир, чтобы перекусить, и знать, что ты в безопасности. За стенами, укрытыми ползучим фитником. За туманом ядовитых испарений, в отдалении от тракта. Надев маску, изредка выходить на улицу для кратких прогулок по ломаным улочкам, никогда не уходить слишком далеко, всегда возвращаться назад.

Все дома в Старом Вельнброке были ходульные – стояли на толстых, укрепленных стальными стяжками двухсаженных столбах. На крыльцо вели широкие сходни, нижние ступени которых на ночь поднимались подобно мосту через крепостной ров. Испарения вываривавшейся коры привлекали аскардегиллу – тонкого белого червя, способного проскользнуть в любое неприкрытое отверстие на теле человека или животного. Чаще всего она заползала в ноздри. Селилась в основании носа и устраивала там что-то вроде кокона или гнезда, в котором откладывала яйца.

Вывести аскардегиллу было непросто. Первые месяцы она тревожила лишь вытекающей слизью отходов и головными болями. Затем, когда вылуплялся первый выводок, боли становились невыносимыми. Черви через гортань опускались в грудь. Человек умирал долгой, мучительной смертью. Вскрыв его, можно было обнаружить густые клубки червей по всему телу. Именно аскардегилла заставила жителей Старого Вельнброка строить ходульные дома, обильно поливать основания столбов настойкой хлориса, а в верхнюю ступень сходень вделывать небольшие ванночки для обработки обуви все той же настойкой, только менее насыщенной. Впрочем, несмотря на эти предосторожности, многие горожане предпочитали спать в защитной маске.

И чем больше опасностей таилось за стеной «Чонги», тем более уютной она мне представлялась.

Я отошел от окна. Посмотрел на Громбакха, пустившего фиолетовую слюну. Невольно задумался о том, какой выбор сделают охотник и следопыт. Покидая Целиндел, я подозревал, что наши пути вскоре разойдутся. Покидая Авендилл, верил, что мы вместе отправимся в Матриандир. Теперь же… Теперь все усложнилось. После того что случилось вчера, с нами не было ни Миалинты, ни Эрзы, ни Теора. Мы остались втроем.

Нужно было дождаться Тенуина, обсудить все с ним, а тем временем – сделать несколько записей в путеводник.

Я опять сел за умывальный столик. Осмотрел серебряный наконечник пера, будто подозревал увидеть на нем царапины. Ветошью протер костяной держатель, осмотрел колпачок и вырезанный на нем знак моего отца – я бы выбрал его для сигвы, если б не задумка с петерником. Наконец открыл роговую чернильницу. Подготовил перо, но так и застыл перед листами. Вспомнил, как Теор, точнее, мальчик, выведенный из комнаты Нитоса, впервые открыл глаза.

Мы с ним и Тенуином ехали в триголле. Мальчик лежал рядом со мной, привязанный к спинке лоскутами старого цанира, – мы опасались, что он свалится на пол. Громбакх сидел на кóзлах.

Эрза и Миалинта, опередив нас, скакали верхом. Несмотря на рану, Миа отказалась сидеть в триголле.

Думаю, ей было важно почувствовать себя сильной, способной ехать в седле. Учитывая незначительный, но все же вполне ощутимый жар, слабость и пульсацию в руке, я считал ее выбор глупостью, но переубеждать не стал.

Позади остались гиблый Авендилл, затаенный Ворт, мост через Маригтуй и раскиданные по берегу рабочие заимки. Мы уже час как выехали на желтую брусчатку Кумаранского тракта, когда я вспомнил о проверке, которую мне обещал следопыт. Улыбнулся тому, что в охватившей нас суете Тенуин сам позабыл о том, как на входе в ратушу дал ощупать платок, перевязанный тремя узлами.

– От первого узла до второго – четыре пальца. От второго до третьего – шесть, – самодовольно произнес я.

Тенуин промолчал. Никак не отреагировал на мои слова. Потом спросил:

– Что это?

– Узлы, что!

– Какие узлы?

Я насторожился. Не верилось, что следопыт вдруг стал таким рассеянным.

– Платок. На входе в ратушу. Ты же сам дал мне платок, чтобы я запомнил узлы…

Тенуин вздрогнул. Никогда прежде я не видел у него такой реакции. Впрочем, я не был уверен, вздрогнул ли он сам от моих слов или же вздрогнула вся триголла, наскочив на камень.

– Сказал, что хочешь быть уверен. Ну… Сказал: «Хочу знать, что ты оттуда вернешься» , – последние слова я произнес неуверенно.

«Ты никогда по-настоящему не выйдешь из последней комнаты» – эхо мягкого, распевного голоса. Мурдвин.

Тенуин долго молчал. Потом медленно произнес:

– Я не давал платка. Тебе не давал. И не в тот день.

– Что… – Я растерялся. – Что значит, не мне и не в тот день?! Я хорошо помню… От первого узла до второго – четыре пальца. От второго до третьего…

Я так и не смог выговорить последних слов. Увидел, что мальчик Теор изменился. Изменение было едва приметным. Положение тела стало более естественным. Выпадавшая правая рука оказалась прижата к боку. Раскачивавшаяся голова застыла, при том что тряска в триголле не ослабла.

«Удивительно похож на себя настоящего… на себя погибшего». Такое же худое бледное лицо. Лоснящиеся черные волосы. Тонкие руки и ноги, длину которых не могло укрыть даже мешковатое вретище – у нас не было ни времени, ни возможности его переодеть.