Кристи Голден - World Of Warcraft: Перед бурей [litres]

– Гляди. Он явился ко мне с этой штукой. Ты уже испытала, как она действует. Он согласился позволить мне самому решать, что и как делать, что создавать, и, главное, как после использовать. И поставляет все, необходимое, чтобы исследовать это вещество, очистить и с его помощью изобретать чудесные, фантастические новинки.

– Все необходимое, говоришь? Похоже, это объясняет, отчего ты велел меня похитить.

– Тыковка, я…

Саффи замотала головой и сглотнула. Смирить гордость оказалось нелегко.

– Нет. Я все понимаю. Я и сама могла бы сделать то же. Могла бы. Возможно, не стала бы, но… могла.

Гриззек благодарно заморгал и слегка приопустил уши от облегчения.

– Значит… ты мне поможешь?

– Да. Я тебе помогу.

– Эх, Тыковка, мы же были такой прекрасной командой, пока не…

– Да, – улыбнулась Саффи. – Были. Жаль, что женитьба пустила все это прахом.

– Ну что ж. Мы больше не женаты, так что… За дело!

– Вначале тебе придется меня развязать.

– А? А-а, да. И верно.

Гриззек соскользнул с кресла, нащупал на столе нож и поспешил к ней. Миг – и Саффи во второй раз за это утро обрела свободу.

Между тем Гриззек с запозданием заколебался.

– Но ты… ты же серьезно, верно? Ты же не намерена приложить меня чем-нибудь по затылку и сбежать, прихватив Пернатого?

Да, такая мысль ей в голову приходила, но об этом Саффи решила умолчать – тем более, что собиралась остаться здесь надолго. Отказаться от работы с таким веществом, как этот азерит, было бы просто выше ее сил. Какой транспорт, какие прибамбасы и примочки, какие хитроумные вещи можно было создать с его помощью!

– Нет, этого я делать не стану, – ответила она, легко, точно ее и не везли в джутовом мешке, связанной, через весь континент, поднимаясь на ноги. – Но у меня есть одно условие.

– Все, что пожелаешь!

– Когда закончим, Пернатого заберу я.

Гриззек моргнул и протянул руку. Разжав розовый кулачок, Саффи взглянула на кусочек азерита, неярко мерцающий синью и золотом, и чудесный самородок угнездился меж их ладоней, будто скрепляя рукопожатие.

По сну Вельсинда ничуть не тосковала.

При жизни она даже не понимала, сколько времени пропадает даром, пока тело ее неподвижно, а глаза закрыты. Старая присказка гласит: «На том свете выспимся», – но на самом деле все оказалось как раз наоборот. Живая, она проспала слишком уж много – целую треть жизни. Теперь же, став Отрекшейся, старалась взять все от того, что со свойственным ей и при жизни безнадежным оптимизмом твердо полагала вторым шансом.

До гибели Вельсинда была служанкой. И, конечно же, «очнувшись» Отрекшейся и понемногу начав привыкать к новой реальности, начала ухаживать за окружающими. Это она умела лучше всего. Она была добра и терпелива с теми, кто приходил в себя, охваченный растерянностью и ужасом, и помогала хоронить заново тех, кто отвергал темный дар леди Сильваны.

В глубине души Вельсинда их понимала. Кто же не растеряется и не ужаснется, очнувшись и увидев, как гниет собственная кожа? Никто, если от его мозга уцелела хотя бы половина. Впрочем, у некоторых бедолаг и половины-то не осталось…

По-видимому, Вельсинда оказалась одной из счастливчиков, очнувшихся – огромное спасибо – в полном разуме, и твердо решила найти ему достойное применение.

Скучая по мужу, она поначалу хотела его отыскать. Он остался в Штормграде, а Вельсинда умерла в Лордероне, в гостях у родных. В день возвращения Артаса она работала в замке и надеялась хоть краем глаза взглянуть на триумфальное возвращение всеми любимого паладина, однако когда он, осыпаемый лепестками роз, вошел в тронный зал, не смогла отлучиться с кухни. Зато потом, после того, как один-единственный удар меча превратил Артаса разом в отцеубийцу и цареубийцу, оказалась в самой гуще событий.

Ее любимый избежал той же судьбы, и этому она была рада. Вот только другие сказали, что все попытки связаться с ним закончатся только парой разбитых сердец. Он наверняка считал ее мертвой, и в конце концов Вельсинда решила, что так оно будет лучше. Муж был хорошим, добрым человеком и вполне заслуживал новой, живой любви.

Многие Отрекшиеся – вот, например, ее друг и коллега Правитель Парквел – тосковали по близким не меньше. Другие относились к ним равнодушно, а третьи даже… злились на них. Что же случилось с нею и с ними? Отчего их характеры и склад ума стали такими разными? Загадка…

Бездумной тварью Вельсинда себя не помнила – и, по всей вероятности, к лучшему.

Шли годы. Мало-помалу ей надоела работа прислуги. Разум ее оставался по-прежнему остр, и вскоре Вельсинде захотелось чему-нибудь научиться, чего-нибудь достичь, а не просто выполнять чужие распоряжения.

От рождения склонная заботиться о людях, она посвятила себя нелегкой, просто-таки уникальной задаче – заботе о телесном и душевном здравии мертвых тел. Взять хотя бы раны…

– Как же ты это? – говорила она очередному пострадавшему. – Ведь сам знаешь: плоть Отрекшихся не заживает сама по себе!

Швы, пересадка новых мускулов, кожи и жил, да волшебные снадобья – вот и все, что оставалось ее народу. Живым куда проще: промой рану, перевяжи и положись на природную способность тела к восстановлению.

Мало-помалу лечение неживой плоти привело к желанию поучиться у аптекарей. Большинство по приказу Сильваны трудились над ядами, но Вельсинда принялась изучать способы поддержания сил и здоровья Отрекшихся – и умственного, и физического.

Не раз она замечала, что некоторые раненые боятся смерти сильнее, чем при жизни. Осматривая новую руку, вшитую в плечо кузнеца (оплошность в работе с расплавленной сталью стоила ему прежней), она услышала:

– Каждый раз, как иду сюда, страх пробирает.

– Почему это, дорогой? – Погибла Вельсинда не такой уж ужасно старой. Молодой девицей шестидесяти лет, как сама выражалась. – Я далеко не так страшна, как доктор Галси.

Кузнец по имени Тиван Уайтфилд хмыкнул – гулко, с хрипотцой.

– Это, конечно, верно. Нет, я хотел сказать… вот когда был жив, казалось, будто я бессмертен. Совершенно о себе не заботился, о гибели не думал, жил беспечно. А вот теперь я, так сказать, вправду бессмертен. Угрожают бессмертию только раны да травмы, и потому я вдруг понял, насколько хрупка плоть.

– Плоть была хрупка всегда, – наставительно сказала Вельсинда, продолжая осматривать руку.

Рука была пришита отменно, однако Вельсинда вновь обратила внимание, что на ней нет мозолей, а мускулы довольно слабы. Очевидно, прежним владельцем руки, принадлежавшей ныне Тивану, был какой-то художник или музыкант.

Она постучала по мягкой ладони костяшками указательного пальца.