Патрик Ротфусс - Хроника Убийцы Короля. День второй. Страхи мудреца. Том 2

Мы разбили лагерь у дороги. Я в полусне сжевал свой ужин, расстелил одеяло и закутался в шаэд. В этом изнеможении он показался мне мягким и теплым, как пуховое покрывало.

Посреди ночи Темпи меня растряс. Какая-то глубинная животная часть моего сознания его возненавидела, однако, едва пробудившись, я понял, что это было необходимо. Тело затекло и болело, однако медленные, привычные движения кетана помогли расслабить напряженные мускулы. Он заставил меня сделать растяжку, напиться воды, и остаток ночи я проспал как камень.

На второй день было хуже. Лютня, даже плотно привязанная к моей спине, превратилась в тяжкий груз. Меч, которым я даже не владел, бил меня по бедру. Котомка сделалась тяжелой как жернов, и я пожалел, что не отдал Дедану маэрову шкатулку. Мышцы были застывшие и непослушные, на бегу дыхание жгло мне горло.

Те моменты, когда мы с Темпи беседовали о летани, были единственным подлинным отдыхом, но они были ужасно коротки. Голова шла кругом от усталости, приходилось сосредотачиваться изо всех сил, чтобы привести мысли в порядок и попытаться дать нужный ответ. И все равно мои ответы его только раздражали. Время от времени он качал головой, объясняя, как я не прав.

Наконец я сдался и перестал пытаться отвечать правильно. Я так устал, что мне уже было все равно, я прекратил приводить в порядок свои непослушные мысли и просто наслаждался возможностью несколько минут посидеть неподвижно. По большей части я был слишком утомлен, чтобы запомнить, что я там говорил, но, как ни странно, эти ответы Темпи понравились больше. Это было счастье. Когда мои ответы его устраивали, беседы длились дольше, и я мог подольше отдохнуть.

На третий день я почувствовал себя значительно лучше. Мышцы уже не болели так сильно. Дышать стало легче. Голова сделалась прозрачной и невесомой, как листок, гонимый ветром. В этом состоянии ума ответы на вопросы Темпи слетали с языка легко и непринужденно, как песня.

Бег. Кетан. Ходьба. Беседа. Три цикла. А потом я рухнул, выполняя кетан на обочине дороги.

Темпи пристально наблюдал за мной и подхватил меня прежде, чем я коснулся земли. Несколько минут мир кружился и плыл, а потом я осознал, что лежу под деревом у дороги. Должно быть, это Темпи меня туда отнес.

Он подал мне мех с водой.

– Пей.

О воде даже думать не хотелось, однако я все же отпил глоток.

– Извини, Темпи.

Он покачал головой.

– Ты далеко зашел, прежде чем свалился. Ты не жаловался. Ты доказал, что твой дух сильнее твоего тела. Это хорошо. Когда дух управляет телом, это летани. Но и знать пределы собственных возможностей – это тоже летани. Лучше остановиться, когда нужно, чем бежать, пока не упадешь.

– Если только летани не требует упасть, – сказал я, не задумываясь. Голова по-прежнему казалась невесомой, как листок на ветру.

Он улыбнулся, что бывало редко.

– Да. Ты начинаешь понимать.

Я улыбнулся в ответ.

– Как ты хорошо говоришь по-атурански!

Темпи поморгал. Озабоченность.

– Мы говорим не на твоем языке, а на моем.

– Но я же не умею… – начал было я, но тут услышал себя со стороны. «Сцеопа тейас…» Голова у меня на миг пошла кругом.

– Выпей еще, – сказал Темпи, и, хотя он полностью контролировал свое лицо и голос, я все же видел, что он встревожен.

Я отхлебнул еще, чтобы его успокоить. А потом мое тело вдруг как будто поняло, что нуждается в воде: мне ужасно захотелось пить, и я сделал несколько больших глотков, но остановился, чтобы не выпить слишком много и не довести дело до спазмов в желудке. Темпи кивнул, одобрение.

– Так что, я хорошо говорю? – спросил я, чтобы отвлечься от жажды.

– Для ребенка – хорошо. Для варвара – очень хорошо.

– И только-то? Я что, слова путаю?

– Ты слишком много соприкасаешься глазами.

Он расширил глаза и уставился ими в мои, не мигая.

– Кроме того, слова у тебя правильные, но простые.

– Ну, так научи меня другим.

Он покачал головой. Серьезно.

– Ты и так уже знаешь слишком много слов.

– Слишком много? Темпи, да я же очень мало слов знаю.

– Дело не в словах, а в их употреблении. У адемов говорить – это целое искусство. Есть люди, способные сказать многое одной фразой. Вот Шехин как раз из таких. Они что-то скажут на одном дыхании, а другие поймут только через год.

Мягкий упрек.

– А ты слишком часто говоришь больше, чем нужно. Не следует говорить по-адемски так, как ты поешь по-атурански. Сотня слов только затем, чтобы восхвалить женщину. Это слишком много. Мы говорим короче.

– То есть, если я встретил женщину, мне следует просто сказать «Как ты прекрасна!», и все?

Темпи покачал головой.

– Нет. Скажи просто: «Красавица», и пусть уж женщина сама решает, что ты имел в виду.

– Но разве это не…

Я не знал слов, означающих «расплывчатый» и «неопределенный», и мне пришлось начать заново:

– Но ведь это приводит к недопониманию, нет?

– Это приучает к вдумчивости, – твердо ответил Темпи. – Это деликатность. Когда говоришь, все время следует беспокоиться. Не слишком ли много ты говоришь.

Он покачал головой. Неодобрение.

– Это…

Он запнулся, подбирая слово.

– Грубо?

Отрицание. Бессилие.

– Я прихожу в Северен, и там есть люди, от которых воняет. И есть люди, которые не воняют. И те и другие – люди, но те, от которых не воняет, – люди достойные.

Он постучал меня по груди двумя пальцами.

– Ты – не козопас. Ты учишься летани. Ты мой ученик. Тебе следует говорить, как человеку достойному.

– Но как насчет точности? Представь, что вы строите мост. Вам нужно многое обсудить. И все это должно быть сказано четко и недвусмысленно.

– Разумеется! – ответил Темпи. Согласие. – Иногда да. Но в большинстве случаев, в важных делах, деликатность нужнее. И чем короче, тем лучше.

Темпи стиснул мое плечо, поднял голову и ненадолго встретился со мной взглядом. Для него это была большая редкость. Он улыбнулся чуть заметной, спокойной улыбкой. И сказал:

– Горжусь.

Остаток дня я приходил в себя. Мы проходили несколько миль, выполняли кетан, беседовали о летани и снова пускались в путь. В тот вечер мы заночевали в придорожном трактире. Я жрал за троих и рухнул в кровать прежде, чем солнце закатилось за горизонт.

На следующий день мы снова вернулись к прежним циклам, но выполнили всего два до полудня и два после. Мое тело ныло и горело, но я уже не впадал в бред от переутомления. К счастью, путем небольших мысленных усилий я мог снова возвращаться в то странное прозрачное состояние ума, в котором я накануне отвечал на вопросы Темпи.

В следующие два дня я привык называть это непривычное состояние «листок на ветру».