Патрик Ротфусс - Хроника Убийцы Короля. День второй. Страхи мудреца. Том 2

Она посмотрела мне в глаза.

– Ты хоть раз слышал, чтобы кто-нибудь из нас кричал? Повышал голос? Или говорил достаточно громко, когда нас кто-то может подслушать?

Я немного подумал и покачал головой.

– Это потому, что для нас разговор – дело частное. Интимное. И выражение лица тоже. И это…

Она коснулась своего горла.

– Тепло, создаваемое голосом. Эмоции, которые это выражает. Все это – очень личное.

– И ничто не выражает эмоции сильнее музыки, – вдруг понял я. Это была слишком непривычная мысль, с ней требовалось свыкнуться.

Вашет кивнула с важным видом.

– Семья может петь вместе, если они близки друг другу. Мать может петь своему ребенку. Женщина может петь своему мужчине.

Говоря это, Вашет слегка порозовела.

– Но только если они очень сильно влюблены и совсем-совсем одни. А ты? – она указала на меня. – Ты – музыкант! Ты поешь перед полным залом народу. Для всех сразу. И ради чего? За несколько пенни? За бесплатный обед?

Она сурово взглянула на меня.

– И ты поешь снова и снова. Каждую ночь. Кому угодно!

Вашет горестно покачала головой. Ее слегка передернуло, ее левая рука машинально сделала несколько грубых жестов: ужас, отвращение, упрек. Видеть сразу два способа выражения эмоций было довольно устрашающе.

Я представил, как стою на сцене «Эолиана» голым, а потом пробиваюсь сквозь толпу, по очереди прижимаясь к каждому из присутствующих. К молодым и старым. Толстым и тощим. Богатому аристократу и безденежному мещанину… Мысль мне не понравилась.

– Но ведь «игра на лютне» – это тридцать восьмой элемент кетана! – возразил я, сам понимая, что хватаюсь за соломинку.

Вашет пожала плечами.

– А двенадцатый – «спящий медведь». Но тут у нас не встретишь ни медведей, ни львов, ни лютен. Некоторые названия дают понять суть. А названия кетана предназначены для того, чтобы скрывать истину, чтобы можно было говорить об этом, не пуская тайны на ветер.

– Понятно… – сказал я наконец. – Но ведь многие из ваших побывали во внешнем мире. Ты сама отлично говоришь по-атурански, и в голосе твоем много тепла. Ты-то должна понимать, что в пении ничего дурного нет.

– Ну, ты тоже побывал во внешнем мире, – спокойно ответила она. – И ты-то должен понимать, что нет ничего дурного в том, чтобы совокупляться с троими мужиками по очереди на краю очага в многолюдном трактире.

Она пристально посмотрела мне в глаза.

– На камне, пожалуй, жестковато будет… – возразил я.

Она захихикала.

– Ну ладно, так и быть, подстелем одеяло. И как ты назовешь такую женщину?

Спроси она меня об этом два оборота назад, когда я только вернулся из Фейе, я бы ее, наверно, не понял. Поживи я с Фелуриан чуть подольше, вполне возможно, что я не нашел бы ничего странного в том, чтобы заниматься любовью на краю очага. Но я уже успел снова пожить в смертном мире…

«Шлюхой», – подумал я про себя. К тому же дешевой и бесстыжей шлюхой. Я был рад, что не стал никому говорить о желании Темпи научиться играть на лютне. Как он, должно быть, стыдился своего невинного порыва! Я подумал о том, как юный Темпи мечтал учиться музыке, но никому об этом не говорил, потому что понимал: это непристойно. У меня аж слезы на глаза навернулись.

Должно быть, мои чувства отчасти отражались на моем лице, потому что Вашет мягко пожала мне руку.

– Я знаю, вам трудно это понять. Тем труднее, что вы даже никогда не пытались представить, что можно думать иначе.

Осторожность.

Я пытался разобраться со всем, что отсюда следовало.

– Но как же до вас доходят новости? – спросил я. – У вас же нету бродячих актеров, что странствуют из города в город, как же вы поддерживаете связь с внешним миром?

Вашет самодовольно усмехнулась и повела рукой, указывая на горы, выметенные ветрами.

– Как тебе кажется, сильно ли это место заботится о том, что происходит в мире?

Она опустила руку.

– Впрочем, все не так плохо, как ты думаешь. Торговцев-коробейников у нас привечают больше, чем во многих других краях. А уж лудильщиков – тем паче. Да мы и сами немало странствуем. Те, кто носит алое, уходят и возвращаются, принося с собой вести.

Она ободряюще положила руку мне на плечо.

– И временами сюда все же забредают певцы или музыканты. Но они не играют перед всем городом. Они приходят в гости к какой-нибудь одной семье. И то они выступают не иначе как за ширмой, чтобы их не было видно. Адемского музыканта всегда можно узнать по высокой ширме, которую они таскают за спиной.

Она слегка поджала губы.

– Но даже на них у нас смотрят косо. Ремесло это полезное, но непочтенное.

Я немного успокоился. От одной мысли о стране, где не приемлют артистов, мне сделалось нехорошо, почти дурно. Но место со странными обычаями я понять мог. Подстраиваться под вкусы публики нам, эдема руэ, так же привычно, как менять костюмы.

Вашет продолжала:

– Так уж у нас принято, и тебе стоит смириться с этим, чем раньше, тем лучше. Я это говорю как женщина, которая много постранствовала. Я восемь лет провела среди варваров. Я даже слушала музыку с посторонними людьми!

Она сказала это с гордостью, вызывающе вскинув голову.

– Да-да, и не раз!

– А петь на людях тебе не доводилось? – спросил я.

Лицо Вашет окаменело.

– Задавать такие вопросы невежливо, – напряженно ответила она. – И друзей ты здесь таким образом не наживешь.

– Да нет, – поспешно сказал я, – я просто хотел сказать, что, если бы ты попробовала, ты бы, возможно, обнаружила, что ничего постыдного тут нет. Наоборот, это приносит людям радость.

Вашет сурово взглянула на меня и твердо сделала жесты «отказ» и «окончательно и бесповоротно».

– Квоут, я много путешествовала и много повидала. Многие здешние адемы неплохо ориентируются во внешнем мире. Мы знаем про музыкантов. И, откровенно говоря, многие из нас питают тайное, постыдное влечение к ним. Точно так же, как ваши люди в восторге от искусных модеганских куртизанок.

Она жестко взглянула на меня.

– Но при этом я бы не хотела, чтобы моя дочь привела домой музыканта, если ты понимаешь, что я имею в виду. Точно так же, как никто не станет думать лучше о Темпи, если станет известно, что он поделился кетаном с таким, как ты. Держи это при себе. Тебя и так ждет достаточно трудностей без того, чтобы все Адемре знало, что ты еще и музыкант вдобавок.

Я нехотя послушался совета Вашет. И, хотя руки так и чесались, в тот вечер я не стал доставать лютню и оглашать музыкой свой укромный уголок школы. Более того, я задвинул футляр с лютней подальше под кровать, чтобы слухи не разнеслись по школе от одного ее вида.

В течение нескольких дней я только и делал, что учился у Вашет. В столовой я сидел один и ни с кем заговаривать не пытался, потому что внезапно начал стесняться своего языка. Карсерет держалась на расстоянии, но все время присутствовала и следила за мной неподвижным злым змеиным взглядом.