Патрик Ротфусс - Хроника Убийцы Короля. День второй. Страхи мудреца. Том 1 [litres]

– Но потом я стала ложиться спать с амулетом, что вы мне дали. И молиться каждый вечер. И сны прошли.

Ее рука рассеянно играла кусочком блестящего металла, который висел у нее на шее на кожаном шнурке.

Я внезапно почувствовал раскаяние, осознав, что непреднамеренно солгал магистру Килвину. Конечно, никаких амулетов я никому не продавал и никогда не делал ничего похожего на амулеты. Но я действительно дал Нине кусочек металла, исчерченного рунами, и убедил ее, что это амулет, чтобы ей было спокойнее. До того она была на грани нервного срыва, потому что боялась, что демоны явятся и убьют ее.

– Так, значит, он помогает? – спросил я, стараясь, чтобы мой голос не звучал виновато.

Она кивнула.

– Стоило мне сунуть его под подушку и помолиться, я тут же засыпала, как младенец у титьки. А потом мне начал сниться совсем другой, особенный сон, – сказала она и улыбнулась мне. – Мне снился тот большой горшок, который Джимми мне показывал перед тем, как их всех убили на Маутеновой ферме.

В душе у меня зашевелилась надежда. Нина была единственным оставшимся в живых человеком, который видел ту древнюю вазу. На вазе были изображены чандрианы, а чандрианы очень ревниво хранят свои тайны.

– Так ты что-то помнишь о горшке, на котором были изображены семь человек? – с возбуждением спросил я.

Нина поколебалась, нахмурилась.

– Их было восемь, – сказала она. – Восемь, а не семь.

– Восемь? – переспросил я. – Ты уверена?

Она кивнула с серьезным видом.

– Я думала, я вам уже говорила.

Надежда, разраставшаяся у меня в груди, внезапно обрушилась куда-то в живот и осталась там лежать тяжкой кислой грудой. Чандриан семеро. Это была одна из немногих вещей, которые я знал о них совершенно точно. Если на вазе, которую видела Нина, нарисовано восемь человек, то…

А Нина тем временем продолжала болтать, не замечая моего разочарования.

– Этот горшок снился мне три ночи подряд, – говорила она. – И этот сон был совсем не дурной. Я каждое утро просыпалась счастливой и отдохнувшей. И тогда я поняла, что это веление Господне.

Она порылась в карманах и добыла кусочек полированного рога, длиной больше пяди и толщиной в мой большой палец.

– Я помнила, как вы хотели все разузнать об этом горшке. Но я вам ничего толком рассказать не могла, потому что и видела-то его всего лишь одну секундочку.

Она с гордостью вручила мне кусок рога.

Я уставился на роговую палочку, которую держал в руках, не зная, что мне положено с ней делать. Потом растерянно посмотрел на девочку.

Нина недовольно фыркнула, отобрала у меня роговую палочку и отвернула ее кончик, сняв его, как крышку.

– Это мне брат сделал, – сказала она, бережно вытаскивая из роговой трубочки свернутый лист. – Вы не бойтесь. Он не знает, для чего это надо.

Она протянула листок мне.

– Тут не очень хорошо нарисовано, – нервно сказала она. – Мама мне разрешает помогать расписывать горшки, но это совсем другое дело. Людей рисовать труднее, чем цветы или узорчики. И к тому же не так-то просто нарисовать правильно то, что ты видишь только мысленно.

Я сам удивился, как у меня не дрожат руки.

– Это то, что было нарисовано на вазе? – спросил я.

– Это один бок, – сказала она. – Когда смотришь на нее с одной стороны, видно только это, примерно треть.

– Так тебе каждую ночь снилась ваза с разных сторон? – спросил я.

Она покачала головой:

– Нет, только с этой. Три ночи подряд.

Я медленно развернул свиток и тут же узнал человека, которого она нарисовала. Глаза у него были непроглядно-черными. На заднем плане было нарисовано голое дерево, и он стоял на синем круге с несколькими волнистыми линиями на нем.

– Это должна быть вода, – объяснила Нина, указывая на круг. – Но воду рисовать трудно. А он как бы стоит на ней. Вокруг него были еще сугробы, и волосы у него были белые. Только у меня не нашлось белой краски. Смешивать краски для бумаги труднее, чем глазури для горшков.

Я кивнул, не решаясь открыть рот. Это был он, Пепел. Тот самый, кто убил моих родителей. Я мог безо всяких усилий вспомнить его лицо. Даже не закрывая глаз.

Я развернул листок дальше. Там был второй человек – или скорее человеческая фигура в длинной мантии с капюшоном. И под капюшоном не было ничего, одна чернота. Над головой у него висели три луны: полная луна, полумесяц и узенький серпик. Рядом с ним горели две свечи. Одна – желтая, с ярко-оранжевым пламенем. Вторая стояла под его простертой рукой: она была серая, а пламя ее – черным, и пространство вокруг нее было мутным и темным.

– Это, наверное, тень, – сказала Нина, указывая на пространство под его рукой. – На горшке это выглядело понятнее. Мне пришлось взять уголь, чтобы это нарисовать, краской никак не получалось.

Я снова кивнул. То был Халиакс. Предводитель чандриан. Когда я его видел, его окутывала неестественная тень. Свет пламени рядом с ним почему-то тускнел, и тень его капюшона была черна, как дно колодца.

Я развернул лист до конца и открыл третью фигуру. Она была больше прочих. На этом человеке был доспех и шлем без забрала. На груди красовался яркий герб, выглядевший как осенний лист, красный по краям, оранжевый в середине, с прямым черным черешком.

Лицо его было смуглым, но вскинутая вверх рука – ярко-красной. Второй руки было не видно за большим круглым предметом, которому Нина как-то ухитрилась придать металлический, бронзовый оттенок. Я понял, что это щит.

– Этот хуже всех, – вполголоса сказала Нина.

Я взглянул на нее. Лицо ее помрачнело, и я заподозрил, что она неправильно истолковала мое молчание.

– Не говори так, – сказал я. – Ты очень здорово все нарисовала.

Нина слабо улыбнулась.

– Да я не это имела в виду, – сказала она. – Его было очень трудно рисовать. Вот медь я еще неплохо изобразила, – она коснулась его щита. – А вот это, красное, – ее палец уперся во вскинутую руку, – это должна была быть кровь. У него вся рука в крови. А вот это, – она потыкала его в грудь, – было гораздо ярче, как будто горящее.

И тут я его узнал. На груди у него был не лист. Это была башня, объятая пламенем. И его окровавленная рука ни на что не указывала. Это был жест укора в адрес Халиакса и прочих. Он вскинул руку, чтобы их остановить. Это был один из амир. Один из киридов.

Девочку передернуло, она плотнее закуталась в плащ.

– Мне даже теперь не нравится подолгу на него смотреть, – сказала она. – Они все жуткие. Но этот – хуже всех. Лица у меня получились плохо, но он был ужасно мрачным. Он выглядел таким грозным! Как будто собирается спалить дотла весь мир.

– А если это только одна сторона, – спросил я, – можешь ли ты вспомнить остальных?

– Не так отчетливо. Я помню, там была женщина без одежды, и сломанный меч, и огонь…