Мила Нокс - Наместник ночи [litres]

Стены гигантской полости были изгрызены черными отверстиями туннелей. Видимо, проходы уводили вглубь скал к другим жилищам. Тут и там сонные айсиды выбредали из проемов, спускались по ступеням и подтягивались к источникам. Собравшись вокруг фонтанов, от которых и шел весь холод, айсиды завтракали. Кое-где, отражаясь в кристаллах, горели костры, но пляшущие по ветвям языки пламени были голубые.

По ступеням к закутку поднялся айсид. Франц узнал в нем вчерашнего слугу.

– Мой брат, – спросил он. – Где мой брат?

Крылатое существо округлило глаза.

– Юксин?

– Брат. – Франц указал на пустую циновку в пещере. – Филипп! Где он?

– Фир-Риппо токо Кар-Рино а Хор-Руто анде Кари-Казе сита.

Франц догадался, что Фир-Риппо, должно быть, имя Филиппа на языке айсидов.

– Имаа, – кивнул слуга. – Имаа токо ай-сииди.

И, махнув рукой, он повел Франца в одну из соседних пещер.

Посередине этой пещеры бил фонтан синеватой воды, по ту сторону на ворохе циновок лежал, растянувшись во весь рост, Калике: мохнатые ноги упирались в одну стену, а кончики рогов, потянись он от души, коснулись бы противоположной.

Глаза монстра были закрыты.

Рядом с ним сидел крылатый Северин. Лицо молодого короля было уставшим, но при этом странно красивым. Северин снял со лба монстра полотенце, смочил его в фонтане и положил обратно.

Филипп устроился у стены, рядом с головой Каликса, сложив руки на коленях. Перед ним стояла тарелка с недоеденными квадратиками.

Услышав шаги, все присутствующие, кроме серебряного монстра, подняли головы. Филипп скользнул по близнецу холодным взглядом, моргнул и отвернулся. Северин чуть улыбнулся и махнул рукой, приглашая мальчика войти.

Франц присел подле короля.

На боку Каликса белела повязка.

– Он ранен, – пролился прохладный голос главного айсида, – и потерял много крови. Но холод его вылечит. Зима и любовь его народа, который помолится Полуночи за трапезой, чтобы Ветру как можно скорее вернулась его сила. Ооро то ооро, – протянул он грустно и немного торжественно.

Франциск осмотрел монстра.

Тут и там в шерсти темнели подпалины – удары молний, кое-где когти Эмпирея оставили глубокие рваные раны. Северин осторожно прикладывал к ним ткань, пропитанную какой-то жидкостью, – пахло хвоей, как, бывает, пахнет принесенная с мороза рождественская ель. Если к детям приставили слуг, то за Каликсом ухаживал сам король айсидов.

В движениях его тонких рук чувствовалась забота и еще – как почему-то показалось Франциску – нежность. Почтение. И любовь.

У ног короля лежали снятые с запястий браслеты с бубенцами. Северин снял и свой прекрасный венец. Разглядывая украшение, мерцающее множеством кристаллов, Франц решил, что венец, пожалуй, очень даже тяжел. Скорее всего, Северин надевал корону, лишь когда совещался со своим народом.

Франц заметил, что крылатый айсид шевелит губами.

Прислушавшись к еле слышным словам, мальчик удивился: айсид пел. Песня его походила на тихий посвист ветра, который сквозь разбитое окно заносит снег на чердак. Наконец Северин разогнул затекшую спину и вздохнул. Голубые глаза короля глянули на Франца. Тонкие белые губы чуть улыбнулись.

– Ты отдохнул, Франциск?

Мальчик кивнул.

– Спасибо…

– Мм?

– …за едун воду и за отдых. И…

Он перевел взгляд на Каликса.

– Не волнуйся, – проскрипел король. – Заботиться о вас – наш долг.

– Вчера Хоруто…

– Король Хоруто.

– Король Хоруто, – поправился мальчик, – говорил…

Он наморщил лоб, пытаясь вспомнить странный язык айсидов.

– Когда я сказал, что Калике называл вас друзьями… Он ответил, что вы не друзья Каликса. Кажется, он сказал… «ичи», да?

– Ай-сииди-то Кари-Казе ни ичи де, – подтвердил Северин.

Он чуть улыбнулся. Франц ждал объяснения, но король молчал.

– Но ведь вы не враги?

– Нет, не враги. Но для вас, пожалуй, действительно будет понятнее слово «друзья».

– А… что с Эмпиреем?

– Эмпу-Рейо – ракаста де! – отрезал Северин.

– Ракаста?

– Враг.

Франциск облегченно выдохнул.

– Не беспокойся, линго, мы не выдадим вас Эмпирею. Даже если бы Калике не появился. Я бы не позволил.

Льдистые глаза Северина подернулись дымкой сонливости.

– Ай-сииди – недоверчивый народ. Холодный. Но честный. Мы не любим Эмпирея.

– И Мертвого Принца?

Северин промолчал.

– Да-то Бурзу Приндзу скала, – наконец проронил он.

Что это значило, можно было лишь гадать.

– Я, – помолчав, вновь заговорил Северин, – не люблю Эмпирея.

– Он жестокий, – вырвалось у Франциска. – Он ужасный! И очень злой!

Мальчик поежился, вспомнив кровожадного Ветра.

Северин внимательно смотрел на него.

– Возможно.

«Возможно»?!

Франц поглядел на близнеца. Филипп молча наблюдал, как поднимается и опускается грудь раненого Каликса. Вспомнились угрозы и насмешки, которыми Эмпирей осыпал своего брата…

– Неужели Эмпирей и Калике братья? Это правда?

– Да.

Франц покачал головой.

– Они так не похожи! Совсем-совсем не похожи!

– Они – два плода одного дерева, но с разных веток. Ветка Эмпирея растет на южной стороне дерева, а Каликса – на северной. Им никогда не встретиться друг с другом.

– Но ведь они братья! Почему Эмпирей так ненавидит Каликса? Почему не хочет разделять с ним небо, ведь они же…

– Мальчик, ты задаешь вопросы, которые тяжелее, чем самый большой камень в этих скалах… Тебе сложно понять.

Северин перевел взгляд на Филиппа.

– И это хорошо. Пусть ты никогда, никогда не поймешь этого.

– Эмпирей смеялся над Каликсом!

Франциск взглянул на причудливое лицо серебряного монстра, такое спокойное, лишенное тревог. Его охватила жалость к гиганту. Калике был к ним так добр… хотя мог бросить. Но защищал от своего собственного брата до последнего! Как можно так относиться к Каликсу, как можно его презирать?

– Он говорил, никто не любит Каликса. Неужели это правда?

– Нет! – холодно отрезал Северин. – Это ложь.

– И что его песни никто не хочет слушать…

Северин долго молчал, а затем тихо заговорил, и в его словах сквозили плохо скрываемые эмоции: нетерпение, даже страсть:

– Калике – великий. Знай это, мальчик!

От изменившегося голоса айсида по коже Франца побежали мурашки. Северин коснулся тонкими пальцами бубенца в бороде Каликса, провел пальцем по серебристым зубчикам.

– Песни его что лунный луч. – Голос Северина звучал далеким пением ветра. – Луч, скользящий по искрящемуся насту…

В воображении Франца появился зимний лес и поземка, несущая блестки – точно тысячи звезд – над землей. Блестки кружили, танцевали и уносились мерцающим вихрем к черному небу подобно стае крошечных фей. Сердце екнуло и забилось быстрее, в душе затеплилось причудливое, радостно-щемящее чувство сродни тому, что мальчик испытывал в канун Рождества.