Иван Вологдин - Война орденов. Время Орды

Голод, холод и лишения грозного плена за короткий срок полностью скрыли их индивидуальность, делая похожими на своих грозных захватчиков. Некоторые из пленников держали в руках какое-то подобие оружие, посему от Ивана последовал суровый, но необходимый приказ:

— Бить всех, братцы! Бог рассудит на небе, кто и с какими намерениями к нам лез! Начнете жалеть, и на плечах пленных ворвется на стену многочисленный ворог, смешавшись с толпой!

Воющая голова поднялась напротив меня над краем стены. Человек сжав в ужасе заостренный кол, нес что-то нечленораздельное, стараясь в максимально короткие сроки объяснить мне, что то важное… или убить.

Кто это был? Кипчак? Половец? Житель дальней, диковинной страны или обитатель русской, глухой деревни? Было уже не разобрать. Коротко срезав его по горлу, я отрешенно смотрел, как искривившись лицом, невиданный человек медленно опадает назад, увлекая за собой замешкавшегося монгола, лезущего следом.

Так началось великое испытание прочности, длившиеся почти неделю.

Никаких слов не хватит описать то мужество, с которым Рязанцы встречали врага, мечами и секирами ссыпая на земляной вал изрубленные тела противника. Ради этого момента истории мне бы пришлось исписать целую, отдельную книгу, но времени на сей подвиг я уже не имею в своем запасе, поэтому постараюсь максимально кратко и емко осветить события этих дней.

В день первый бились стойко, до ночи, полные сил и желания жить. Иногда казалось, что сила Рязанская одолевает волны людского прибоя, накатывающиеся на стены, а иногда, что еще чуть-чуть и очередной монгольский напор перемахнет через укрепления, распространяя по улицам огонь и смерть всему живому.

Продержались до глубокой ночи, потеряв в стычках семь дружинников Небесного Отряда, мы с наслаждением вытирали оружие, удовлетворенно наблюдая новый вал, выросший под стеной и воротами — множество трупов врага устилали все обозримое пространство, являясь зрительным, наглядным подтверждением наших трудов.

Но и стены Рязани поглотил женский плачь — потери рядового населения были просто устрашающих масштабов.

Не помню, скольких я положил за этот день, помню только, что, по свидетельству Ивана изрубленными мною врагами можно было устлать широкий двор княжеского терема — настолько рьяно я махал мечом, стараясь отомстить за смерть отца, матери и Варвары.

Бой отуплял. Под вечер, измотанный сражением до предела, я устремлял удары по телам противников чисто механически, видя в ворогах не более живого начала, чем в крепком дереве, которое нужно непременно срубить для расчистки отцовского поля.

Предельная эмоциональная деградация была так необходима измученной душе, что воспринималась как благость, как чудесное средство, избавляющее меня от боли потерь.

Нравственные страдания исчезли совершенно, и едва напор ослаб, откатившись в Ордынский стан, как я, вдыхая раскаленный воздух позднего вечера измученными легкими, осел рядом с входом в укрепленный терем надстройки, силясь найти в своем организме хоть толику жизненных сил, чтобы умыться от тошнотворной крови, обильно покрывающей всю мою кольчугу и шкуру.

Воспаленный мозг пытался выдать более-менее приемлемый текст заговора для завтрашней сечи, ибо сил физических могло и не хватить тому юному телу, в котором я пребывал, благо, что сила Ульва, бурлящая внутри, позволяла почувствовать возросший потенциал моего духовного естества.

Не придумав ничего лучшего, я решил заговорить изрубленный щит, подобранный мною после смерти владельца столь нужной вещи:

Выдав в мир обрамленную в слова волю, я, укутавшись в шкуру, уснул сном младенца и был страшно разбужен грохотом второго дня сечи.

Противник, перегруппировав силы, влив в поредевшие ряды передовых туменов (отряд в десять тысяч сабель) свежих воинов, со всех сторон двинулся на штурм города, гудящими трубами поднимая боевой дух атакующих.

Тяжелым уханьем, протяжному звучанию труб, отвечал далекий набат, призывая подняться усталую рать с новой силой, против угрозы православному миру.

Схлестнулись. На смену трем лестница пришли пять. Потеря каждого воина с нашей стороны все острее чувствовалась в необходимости противопоставлять хоть что-либо лезущим на стену монголам.

Я метался от края до края защищаемого участка, силясь перекрыть возникающие повсеместно, мертвые бреши в рядах защитников.

Не было в тот день человека в Рязани, не взявшего в руки оружия, не считая уж совсем малых младенцев, да немощных стариков.

Не смотря на пренебрежение деда Владимира ко всей мирской круговерти, даже он показался на укреплениях, ловко орудуя длинным кинжалом. В отличие от прочих осажденных, старый дед не прикрывая свои седые мощи ничем, кроме белой рубахи и молитвенного слова.

Но и мой языческий заговор подействовал. Покативший кубарем в момент схватки с грузным монголом я не заметил, как заговоренный щит вылетел из моих рук, опадая со стены вниз, в городскую сторону, к коптящим смоляным котлам.

Драка разоружила нас, превратив в клубок рычащих и лягающихся тел. Не ведаю, долго ли шел поединок, но как бы я не старался, свежий монгол все-таки одолел утомленного меня, заняв позицию сверху.

Его широкое, грязное, загорелое лицо ослепительно осветила улыбка торжества ровных, белоснежных зубов, так не свойственных образу сурового кочевника.

Одной рукой сжав мое горло, монгол полез за голенище желтого сапога, выхватывая притаенный нож.

«Вот и все!» стремительной птицей пронеслась в голове страшная мысль и вдруг помощь пришла с того направления, с которого я не ожидал.

Оброненный щит стремительно взлетел, оторвавшись от хладной земли, и загородив меня, принял сверху колющий удар ножа на свои изрубленные борта. Звякнув металлом о дерево, клинок вылетел из рук монгола, глубоко разрезав последнему пальцы.

Враг взвыл раненным верблюдом, инстинктивно направляя в рот потревоженную плоть и, невольно оторвав вторую руку от горла, поспешил направить мне в лицо тяжелый, грязный удар сжатого, грязного кулака.

Снова щит не подвел, верно, принимая на себя предназначенный мне урон.

Монгол, никак не ожидая оббитого железом препятствия, завертелся ужом, вскочив на ноги. Фактически он был полностью обезврежен, так как хруст сломанных костей, глухо раздавшийся над моим ухом, ознаменовал полную неспособность противника к дальнейшему ведению боя.

Добил его дед Владимир, легким, коротким движением, мимоходом вскрыв горло захватчику. Он остановился надо мной, злобно разглядывая покрытый чарами щит: