Иван Вологдин - Война орденов. Время Орды

— Пришел, деда Владимир.

— Дикорос мёртв?

— Пока уходил, был жив, — нехотя ответил я ему, переминаясь с ноги на ногу у калитки.

— Пластину отдал?

— Да.

— Тьфу, — плюнул под ноги дед Владимир, едва я продемонстрировал перед его очами эмблему Небесного Отряда, — чтобы какой-то язычник ходами тайными спасался, а достойные мужи клали голову своя в борьбе… Чтобы какой-то язычник нёс в своих руках святой символ православных воинов… Воистину настал Армагеддон и скоро небеса схлестнуться в битве с ордами адовыми… Что встал!? Давай быстрее, щенок! — хозяин дома нехотя отстранился, приглашая наконец-то войти внутрь двора.

— Зря ты так злобно обо мне… — начал было я распаляться столь гневным речам собеседника, но был безжалостно перебит.

— Яйца курицу не учат. Пшёл в терем, отрок! Одна надежа, что рано или поздно православная вера все-таки вымоет языческое невежество из твоей души. Одна надежда… — ворчал себе под нос Владимир, следя за моей спиной по направлению к высокому крыльцу.

Легко отодвинув сундук, Владимир выжидающе уставился на меня, а я на него. Пришлось, не смотря на нежелание, первым нарушить молчание:

— Деда! — начал было я, не зная как правильно обратиться к столь негативно настроенному человеку, — а женщины то твои где? Иван сказал, что мне требуется их вывести.

Старый дед лишь презрительно сморщил нос, чуть ли не на физическом уровне выдавливая меня в зев черного лаза, который вел далеко за границы осажденного города:

— Что встал? — вопросом на вопрос ответил он мне старый воин, — лезь, давай! — и, решив сменить гнев на милость, все-таки немного прояснил ситуацию:

— Нечего жене, детям, да внукам отдельно от меня по полям промороженным бегать с иноверцем. Удел их такой — быть подле меня и разделить судьбу Рязани, какой бы она ни была. Верил я, что князь Владимирский, ни смотря на распри, дружину свою на помощь пошлет, да худшие опасения подтвердились. Ну, что встал? Пошел отсюда! — Владимир развязно сплюнул в лаз, выдавая презрительное отношение к подземному пути постыдного бегства.

— Но я же… обещал… — проблеял было я, но был схвачен могучей рукой старика.

— Вот что вну-чок! — по слогам выделил он последнее слово, — настоящий христианин не боится смерти. Уже завтра мы улетим с семьей на небо, в чертоги божественные, сады ангельские, чтобы до конца своих дней наслаждаться вольностями и сладостями загробной жизни. А где будешь ты? Как побитая шавка пробираться по промороженным лесам в надежде встретить подмогу? Оставляя женщин подле себя, я желаю им добра истово, по своим убеждениям, посему, пока ты еще при здоровье, не лезь со своим уставом в мой монастырь!

Владимир легко втолкнул меня внутрь лаза, закрывая сундук над головой. Перед тем как щель света окончательно не прекратила свое существование, в лаз полетел зажженный факел, освещая несколько других, аналогичных источников света, заранее припасенных для дальнего перехода, которых должно было бы хватить на долгий путь под землей.

— При крупных развилках, сворачивай направо, — гулко донеслось из-под затворенной крышки.

Больше, сколько бы я ни напрягал слух, сверху я ничего не услышал.

Время замерло, растекшись в единый, необъятный поток монотонной ходьбы под сводами рукотворного прохода. Лаз не был прямым. Несколько раз, основательно изменив направление, он окончательно дезориентировал меня в окружающем пространстве, не давая никакой подсказки о месте моего нахождения по отношению к поверхности.

Долго ли коротко, но узкий, сдавливающий проход неожиданно сменился гулким, широким коридором, с идеально ровными, округленными стенами. Инженерный контраст с лазом, открывшимся под сундуком, настолько поразил меня, что освещая факелом высокий потолок, я долго не мог поверить глазами в реальность происходящего.

Внутреннее чувство, далекими инстинктами, подсказывало мне, что вместо пути к свету, я все глубже и глубже ухожу под земную твердь.

Невольно в голову закрались смутные подозрения о природе происхождения невиданного объекта. Данное сооружение никак не было посильно обычному, мирскому труду людей. Казалось, что древние великаны своей волей прорубили столь огромный ход под земною твердью, чтобы навеки избежать необходимости выходить под лучи людского светила.

Поддавшись воздействию мимолетного страха, я проверил наличие меча в ножнах, закрепленных на поясе. На тот момент мне казалось, что пройди я еще десяток — другой шагов, я непременно столкнусь с обитателем таинственных глубин.

Лишь повинуясь воле и здравому смыслу, мне удалось совладать с собой, ускорив движение вперед, без опасений нарваться на хозяев злачных мест.

Союзником разума выступила простая пыль, богато устлавшая пол коридора, взлетающая вверх легким, тошнотворным облачком. Судя по ее количеству проходом очень и очень давно не пользовались.

Первый широкий перекресток вынырнул из темноты, поражая тишиной веков. Следуя наставлением деда Владимира, я повернул направо, пройдя добрый десяток шагов, но легкий, еле слышный свист и легкий стук, донесшийся из-за спины, не смотря на переживания последних дней, пробудили во мне жгучий интерес посмотреть на источник загадочных звуков.

Коридор, отходящий от перекрестка влево, оказался обрушенным, заваленным большими глыбами, перекрывающими дальнейший путь, но не это поразило мое воображение.

Невиданная ранее, странная, прозрачная колесница, на которую осыпался обрушенный свод, сверкнула стеклянными бортами в тусклом свете факела, неглубоко раскрывая запыленное до предела нутро.

Возникло необычайное ощущение, будто я, маленький и несмышлёный, с борта отеческой лодки, пытаюсь с интересом высмотреть в мутной, водной глади озера, расположенного возле Дормисловой Поляны диковинного водяного, и, тем не менее, не смотря на нестерпимое желание зреть тайное, всеми фибрами души боясь увидеть его страшную рожу.

В этот час, не скрою, притупив доводы здравого рассудка, взывавшего к рациональному, адекватному действу, мною всецело руководил тот неистребимый, детский интерес, который я так давно не чувствовал, привыкший видеть недоступное другим.

Вынырнув из древней темноты, оскал огромного продолговатого черепа о трех глазницах заставил меня отшатнуться, бешено стуча встревоженным сердцем.

Мимолетного взгляда хватило, чтобы понять, что ранее выдвинутые предположения о великанах обрели плоть, ибо данный череп был практически в полтора — два раза больше моей собственной головы (и это не считая продолговатой, теменной части, которая могла с лихвой вместить в себя еще одну голову).